Все наверняка знакомы с известным его стихотворением "Рюкзак."
Я его читала не раз. И всегда поражалась умением автора передать своё состояние, душевную боль, которая при чтении воспринимается и чувствуется как своя. И вот захотелось выставить и другие его стихотворения да и не только стихи...
Рюкзак
(вариант 1974г.)
Идёт старик, несёт рюкзак.
Спина дугой – согнулся так.
Папаша! Разве есть нужда
Носиться с ним туда-сюда?
Сынок! И я когда-то шёл
По жизни налегке.
На сердце было хорошо
И пусто в рюкзаке.
Но постепенно за спиной
Расти рюкзак мой смог.
Набили финскою войной
Армейский вещмешок.
Взвалился груз войны второй,
И голод, и мороз.
Через блокаду чуть живой
Я свой мешок пронёс.
Пятнадцать лет по ссылке вновь
Я свой рюкзак тащил,
И лишь за то, что мамы кровь
С рожденья получил.
В лицо мне плюнули, сказав,
Что немец я и гад.
И эти тяжкие слова
Там, в рюкзаке, лежат.
Но я рюкзак сквозь жизнь пронёс,
Как свой нелёгкий крест Христос,
Я не роптал, хотя немало
Прошёл опасных перевалов.
Не думай, сын, что я один!
Нас много, стариков,
Которым скоро не снести
Тяжёлых рюкзаков.
А если хочешь жизнь пройти
С разогнутой спиной,
Поройся в наших рюкзаках
И тайну их раскрой.
Пусть люди знают, что и как,
Не зря же я тащил рюкзак,
И сотни тех, чей скорбный путь
Вдруг оборвался где-нибудь...
Рюкзак
(вариант 1990г.)
Идёт старик. Несёт рюкзак.
Дугой согнуло. Вот чудак!
- Скажи, папаша! В чём нужда,
Таскаться с ним туда-сюда?
- Сынок, и я когда-то шёл
По жизни налегке.
И жить мне было хорошо,
И пусто в рюкзаке.
Но год от года за спиной
Всё рос мой кузовок.
Набили финскою войной
Армейский вещмешок.
Войны второй взвалился груз,
Блокада и мороз.
Фашист кричал:
- Сдавайся, русс!..
А я мешок свой нёс.
Тащил рюкзак пятнадцать лет
По ссылке, всё продув.
И лишь за то,
ч т о б а б к и н д е д -
Немецкий стеклодув.
В лицо плевок: - Ты немец, гад!
Забудь качать права!..
Там, в рюкзаке, они лежат,
Те тяжкие слова.
Вот так всю жизнь рюкзак и нёс
На каждый перевал,
Как свой нелёгкий крест Христос,
И падал и вставал...
Не думай, сын, что я один!
Нас много стариков,
Не разогнуть которым спин
Под грузом рюкзаков.
А если сила есть в руках,
И духом ты герой,
Поройся в наших рюкзаках
И тайны их раскрой!
Пусть люди знают, что и как,
Не зря же я тащил рюкзак,
И сотни тех, чей скорбный путь
Вдруг оборвался где-нибудь...
Трёшка
По рассказу очевидца
Святую заповедь читая в наставленье,
Без устали твердили перед строем:
Шаг вправо-влево - без предупрежденья
Приказано стрелять по нам конвоям.
...Колонна серая тащилась трактом в лагерь.
Закончен день и трудармейцев труд.
Опять в тайге понахватались влаги,
Одежда инеем покрылась на ветру.
Доходим мы в фуфайках-душегубках.
Охрана - та в овчинных полушубках.
Контраст во всём необычайно яркий:
Для немцев, например, немецкие овчарки.
На лоб ушанку драную надвинув,
В шеренге с краю плёлся паренёк.
Измотанный, худой, ссутуля спину,
В опорках шлёпая, он шёл, не чуя ног
Вдруг вижу, брошена - случайно ль, понарошке? -
Там, на обочине, зелёненькая трёшка!
Я обомлел... мне всё страшней...
Мальчишка увидал, рванулся и - за ней!..
Та-та-та-та! - сухой плевок из автомата
И яркий всплеск отборнейшего мата...
Ртом перекошенным хватая воздух в муке,
Прошитый пулями, мальчонка вскинул руки,
Взметнулся над заснеженной дорожкой,
Простёрши к небу кулачок с зажатой трёшкой
И, рухнув, соскользнул по липкому кювету...
Ещё один безвестный канул в Лету...
1990
Я написал это стихотворение 14 января 1990 г. специально ко Второй Всесоюзной конференции советских немцев в Москве (тогда это было общество „Возрождение“). Оно было громко зачитано мною с трибуны в микрофоны КГБ после моего не менее громкого выступления. Зал исступлённо аплодировал, а я скромно сидел в партере и ожидал звонка из „Большого дома“. Звонок был... Вскоре после него я и совершил побег в Германию.
На этом и началось уже моё „возрождение“!
Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
-
Наталия
- Постоянный участник
- Сообщения: 6193
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 19:55
- Благодарил (а): 8072 раза
- Поблагодарили: 19813 раз
Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Интересуют:
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
-
Наталия
- Постоянный участник
- Сообщения: 6193
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 19:55
- Благодарил (а): 8072 раза
- Поблагодарили: 19813 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Склепы
(На Смоленском лютеранском кладбище)
По кладбищу сегодня я бродил,
По лютеранскому, разбитому нелепо...
Читал я надписи на мраморах могил,
Заглядывал в разрушенные склепы.
И в сердце боль, и злость кипит в груди.
Как бессердечны люди! Тупы или глупы.
Со всех сторон, куда ни погляди,
Пощады молят под землёю трупы...
Кресты разбиты, вскопаны могилы,
Изрезан, исцарапан мрамор вековой...
Откуда у людей берутся силы
Нарушить спящих сон извечный, гробовой?..
Многопудовый груз могильных плит
Суметь свернуть, разбить, столкнуть...
Быть может, горькими слезами он залит
Людей, сюда прошедших скорбный путь...
Ты, разрушитель, слеп или оглох?!.
Не человек - твоя натура волчья!..
Простите, предки канувших веков!
Склоняюсь перед прахом вашим молча...
1982
"Храм тела, храм души, храм духа..."
(Памяти академика
Александра Лаврентьевича Витберга,
строителя первого храма
Христа Спасителя в Москве.)
В Москве он строил храм Христа
На Воробьёвых горах.
Да, видно, не было креста
На многих жалких ворах.
А он был честен, слеп и свят -
Поверил подлым людям.
Под стражу за растрату взят,
За чей-то грех подсуден.
И стройка кончилась на том
С виновных гладки взятки.
Безвинный заточен судом
В глуши далёкой Вятки.
Но жизни цель - заветный храм -
Свечой в душе теплится,
Горит и жжёт на сердце шрам,
Живёт проект в темнице
И вот, порвав тиски оков,
Во всей красе и блеске
Вознёсся в Вятке храм Христов -
Храм Александро-Невский.
Победа! Торжество идей!
Российский символ славы.
В нём троединство всех людей...
Но пал орёл двуглавый.
Его топтал в грязи сапог,
Презревший дух и веру.
Забыт был храм и предан Бог,
Раздавлен силой серой.
Крадучись, тьмой прикрывши срам,
Полз ворог с динамитом.
И с воплем рухнул ночью храм, -
НКВД бойцы там...
А грохот взрыва, словно стон
Набатного трезвона...
И лики взорванных икон
Во прахе у амвона...
И реки слёз простых людей -
Не плач, а бабий вой...
И ухмылявшийся злодей,
Довольный сам собой...
1990
Время
Время! Скорей нельзя ли!
Время! Сбрось ты завесы!
Люди, откуда вы взяли
Эти часы-балбесы?
Стрелки ползут на карачках,
Стрелки прилипли, что ли!
Люди, зачем же пачкать
Прошлое наше до боли?
Время! Открой забрало!
Время! Признайся заранее!
Прошлое напрочь забрало,
Прошлое всё изранено...
Что меня ждёт назавтра -
Верёвка на шее и крюк?
Или подашь мне на завтрак
Снова подленький трюк?
Время! Зачем меня мучить
Время! Открой мне глаза!
Ты хоть на первый случай
Скажи мне, кто против, кто за...
Кто там пугается света,
Кто лезет в болото лжи,
Время! Ты знаешь про это.
Время! Ты мне подскажи...
1982
(На Смоленском лютеранском кладбище)
По кладбищу сегодня я бродил,
По лютеранскому, разбитому нелепо...
Читал я надписи на мраморах могил,
Заглядывал в разрушенные склепы.
И в сердце боль, и злость кипит в груди.
Как бессердечны люди! Тупы или глупы.
Со всех сторон, куда ни погляди,
Пощады молят под землёю трупы...
Кресты разбиты, вскопаны могилы,
Изрезан, исцарапан мрамор вековой...
Откуда у людей берутся силы
Нарушить спящих сон извечный, гробовой?..
Многопудовый груз могильных плит
Суметь свернуть, разбить, столкнуть...
Быть может, горькими слезами он залит
Людей, сюда прошедших скорбный путь...
Ты, разрушитель, слеп или оглох?!.
Не человек - твоя натура волчья!..
Простите, предки канувших веков!
Склоняюсь перед прахом вашим молча...
1982
"Храм тела, храм души, храм духа..."
(Памяти академика
Александра Лаврентьевича Витберга,
строителя первого храма
Христа Спасителя в Москве.)
В Москве он строил храм Христа
На Воробьёвых горах.
Да, видно, не было креста
На многих жалких ворах.
А он был честен, слеп и свят -
Поверил подлым людям.
Под стражу за растрату взят,
За чей-то грех подсуден.
И стройка кончилась на том
С виновных гладки взятки.
Безвинный заточен судом
В глуши далёкой Вятки.
Но жизни цель - заветный храм -
Свечой в душе теплится,
Горит и жжёт на сердце шрам,
Живёт проект в темнице
И вот, порвав тиски оков,
Во всей красе и блеске
Вознёсся в Вятке храм Христов -
Храм Александро-Невский.
Победа! Торжество идей!
Российский символ славы.
В нём троединство всех людей...
Но пал орёл двуглавый.
Его топтал в грязи сапог,
Презревший дух и веру.
Забыт был храм и предан Бог,
Раздавлен силой серой.
Крадучись, тьмой прикрывши срам,
Полз ворог с динамитом.
И с воплем рухнул ночью храм, -
НКВД бойцы там...
А грохот взрыва, словно стон
Набатного трезвона...
И лики взорванных икон
Во прахе у амвона...
И реки слёз простых людей -
Не плач, а бабий вой...
И ухмылявшийся злодей,
Довольный сам собой...
1990
Время
Время! Скорей нельзя ли!
Время! Сбрось ты завесы!
Люди, откуда вы взяли
Эти часы-балбесы?
Стрелки ползут на карачках,
Стрелки прилипли, что ли!
Люди, зачем же пачкать
Прошлое наше до боли?
Время! Открой забрало!
Время! Признайся заранее!
Прошлое напрочь забрало,
Прошлое всё изранено...
Что меня ждёт назавтра -
Верёвка на шее и крюк?
Или подашь мне на завтрак
Снова подленький трюк?
Время! Зачем меня мучить
Время! Открой мне глаза!
Ты хоть на первый случай
Скажи мне, кто против, кто за...
Кто там пугается света,
Кто лезет в болото лжи,
Время! Ты знаешь про это.
Время! Ты мне подскажи...
1982
Интересуют:
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
-
Наталия
- Постоянный участник
- Сообщения: 6193
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 19:55
- Благодарил (а): 8072 раза
- Поблагодарили: 19813 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Интересуют:
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
-
Наталия
- Постоянный участник
- Сообщения: 6193
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 19:55
- Благодарил (а): 8072 раза
- Поблагодарили: 19813 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Автобиографическая проза.
Стеклодувы из тюрингских лесов
Кто из ленинградцев не знает сфинксов на Неве возле Академии Художеств? Да и не только ленинградцев! Коли кто тут мимо проходил, тот обязательно обратил внимание на год, высеченный на постаменте в граните - 1830. Это тогда их привезли в Россию. А у причала установил их в 1832 году архитектор Константин Тон.
А что именно в этом году в город Святого Петра приехали мои предки, едва ли кто-то знает. И не из Египта занесло их сюда, а из Германии - хотя ведь тогда и Германии ещё как таковой не было, ну и, понятно дело, были они не сфинксами, а просто-напросто стеклодувами-ремесленниками.
В России в те времена в деревнях стали появляться потрясающей красоты расписные шкатулки, разносы, матрёшки, глиняные игрушки, а в деревнях Тюрингского леса - это здесь горный хребет так называется - жители занимались стеклодувным промыслом: выдували из стекла пёстрые шарики, мастерили ёлочные украшения и другие удивительные штучки. Это мастерство в стеклодувном искусстве передавалось по наследству из рода в род. Слава о мастерах разошлась далеко за пределами Германии.
Как-то раз в конце 1820-х годов проездом из своего турне по Европе в одну из затерянных здесь в горах деревушку заехал переночевать граф какой-то датский. Попутно он хотел найти себе мастера-стеклодува высокого класса - граф строил себе новый дворец. Там нужно было много стекла. Выбор пал на старика Мюллера, который слыл в округе опытным мастером. А он и был моим прапрапрадедом (только не ошибитесь: трижды пра-!!!). В те годы в Германии, видно, жизнь не сладкая была. Собрал свои пожитки старый стекольщик, сына своего Иоганна с женой (а может, и ещё кого-то!), и подался со своей семьёй в поисках заработка в страну Данию. Вёз туда дед Мюллер и свою маленькую внучку Анни, мою будущую прабабушку (она родилась в 1828 году - ровно на сто лет раньше моей сестры Магдалины).
Но родина Гамлета встретила пришельцев из Тюрингских гор неприветливо и сурово. Чужестранцев ждали неудачи. Говорят, вроде бы и года он там не прожил. Прежний мастер по стеклу, попавший в немилость у графа и ставший подмастерьем, портил дело старику Мюллеру. Работа не клеилась, стекло не получалось, граф прогнал Мюллера из своего поместья.
Старый стеклодув не решился больше возвращаться на родину. То ли гордость тому причиной, то ли что другое, но поехал он в Петербурх к своему родному брату, который уже давно, чуть ли не при Екатерине ещё, нашёл себе приют в России и работал стеклодувом где-то на стекольном заводе - уж не в Луге ли? Точно этого я не могу утверждать.
Понятно дело, никто нашей семейной истории никогда не записывал, а потому и мало что сохранилось в памяти из тех далёких времён. (Долгими зимними вечерами собиралась семья за общим столом и кто-нибудь из старших рассказывал о житье-бытье в старые времена. Так познавали ребятишки историю своих предков, но, увы, стирались постепенно подробности...).
Когда я был ещё очень маленьким - а в семье дома говорили с нами только по-немецки - наслышался я многих интересных историй и рассказов о далёком прошлом, о жизни наших родственников и предков. Дети - народ очень впечатлительный, и память детская срабатывает очень хорошо.
И я стараюсь быть очень добросовестным пересказчиком и ничего по возможности не выдумывать самому. Я долго потом пытался вспомнить хоть какое-нибудь географическое название, которое позволило бы мне более точно определить место родины моих предков - деревню какую-нибудь, город, но кроме слова „Лауша“ вспомнить мне ничего не удавалось. Перерыл все имеющиеся у меня географические карты, искал Лаушу, где только мог, но нигде обнаружить не сумел. Неужели детская память не сработала? Неужели я ошибся? Неужели что-то напутали тётушки?
Прошло много лет, очень много лет... Только в 1969 году, когда мне уже самому было более 48 лет, я нашёл Лаушу на карте Германской Демократической Республики. Не подвела меня детская память! Есть такая Лауша! Именно в горах Тюрингии.
А вот перед глазами и „Путеводитель по ГДР“, издание 1975 года. Маршрут: Веймар - Эйсфельд с заездом в Лаушу (4 километра в сторону). Вот она, Лауша - цитирую: „Центр Тюрингского производства ёлочных украшений. Здесь Людвиг Мюллер-Ури (умер в 1888 году) создал искусственный человеческий глаз, выпускаемый сегодня на государственном предприятии „Стекло Лауша“. Туристам рекомендуется посетить музей стекольного искусства.“.
Мюллеров в Германии на каждом шагу - пруд пруди. Так что искать мне своих дальних родственников в горах Тюрингии, честно говоря, что иголку в стогу. Но что бы там ни было - следы-то есть!
И не только этот глаз, что в музее хранится - тут в городе некоторые бабушки заявили даже, что я похож чем-то на покойного мастера на фотографии. Ну, не правда ли, здорово! Да и известно, что первая печь для варки стекла была задута здесь в 1597 году Грейнером и Мюллером. Выходит, куда ни кинь - везде Мюллеры. Тесен мир получается! Выступал я раз по ленинградскому телевидению осенью 1990 года. Спрашивает меня ведущий, откуда мол и что. Ну, и сказал я кратко, что были мои предки стеклодувами из Тюрингии и прибыли они в Россию в начале прошлого века.
Всего я на телевидении рассказать не мог.
А на другой день телефонный звонок: так и так, вчера видел вас по телевидению. Мои предки тоже были стеклодувами и тоже приехали из Германии в тридцатых годах прошлого века. А было их три семьи: Хаген - это я, Кильгаст и ... тут ещё фамилию называет, да я её в переполохе и от неожиданности не запомнил.
- Эти фамилии вам что-нибудь говорят? - вопрос из трубки.
- Как не говорят - мой прадед был Кильгаст!
- Тут, правда, одна деталь, неувязочка - приехали-то они не прямо из Германии, а через Данию...
Вот так неувязочка! А может, наоборот, увязочка? Артелью промышляли по свету. Стеклодув, между прочим, - это вам не сапожник или портной: мастерскую в любом месте не откроешь. В Питере нужно было искать стекольный завод, всем гуртом вместе работать. Понятно, Кильгаст мог найти невесту и среди Мюллеров.
А невеста таковая подрастала. Внучке старика Мюллера, Анне, в то время было четыре года от роду. И суждено ей потом было стать моей прабабушкой.
К сожалению, в семейных устных преданиях почти ничего не сохранилось о тех далёких временах, кроме самых скудных сведений о нашей непосредственной родственной линии. Известно доподлинно, что Анна Иоганновна дважды была замужем: первый её муж Фридрих Людорф - Федька Людорф, как у нас пренебрежительно говорили дома - спился и помер, оставив её с дочерью Эмилией.
Второй - Иоганн Кильгаст, шлифовальщик стекла по профессии - был более покладистым мужчиной, но и тот вскоре после женитьбы умер от холеры. От второго брака у Анны Иоганновны осталась дочь Юлия, будущая моя бабушка. Трудно было матери одной растить двух дочерей. С помощью крошечной горелки наплавляла она цветные стеклянные головки на поломанные иголки и эти булавки продавала. А за иголками ходила она пешком в далёкое село Рыбацкое, что на берегу Невы, в немецкую колонию к дядюшке гравёру.
Детей потом пришлось отдать в приют Анненской церкви на воспитание. Там девочки и выросли. Позже я узнал, что церковь была одной из старейших в городе. Возникла ещё в 1704 г. в Петропавловской крепости!
В 1730 церковь построили на новом месте*. В приюте детей держали до конфирмации (до 16 лет).
Старшая сестра Эмилия встала на самостоятельный жизненный путь раньше.
Юлия после церковного приюта работала много лет у немца-булочника по фамилии Бёц где-то на Среднем проспекте Васильевского острова в районе 3-й линии. В нашем семейном альбоме до войны хранились фотографии всех детей этого булочника - целая галерея великолепных портретов, четыре дочери и четыре сына.
Любопытный факт: одним из зятьёв Бёца был знаменитый тогда сахарный фабрикант Кёниг. Его дом был по той же линии, только на Большом проспекте.
Из церковных книг архива гор.Рыбинска точно известно, что Юлия Анна родилась в 1850 году и вышла замуж 1876 году, т.е. не слишком молодой. Поскольку она, безусловно, была интересной девушкой - любопытно было бы знать, как складывалась её жизнь, и почему она не вышла замуж в Питере, а уехала в Рыбинск к вдовцу с двумя детьми, которого она вовсе не знала и который был на 15 лет старше её.
Но это всё к слову сказано. Так или иначе, но устроились мои предки в Петербурге и стала им Россия-матушка второй родиной. И никто сегодня не скажет, где они тогда жили и как устроились. Надо полагать - ближе к стеклу! А был в те времена в Петербурге стекольный завод в южной части города за Обводным каналом. В 18-м веке называлось это место „Озерки“ или „Стеклянка“ и принадлежало князю Григорию Потёмкину. В 1770-х построил он здесь стекольный и зеркальный заводы. А в 1791 заводы эти перешли в казну после смерти князя. Так появился в Петербурге казённый стекольный завод.
Неподалеку в селе Рыбацком ещё и немецкая колония была. Теперь уже и по карте можно посмотреть, куда прабабушка к дядюшке своему ходила. И если считать первого Мюллера, имени которого история наша, к сожалению, не сохранила, то род его сегодня продолжает уже восьмое поколение.
И с гордостью я могу сказать, что большинство из них осталось петербуржцами. Да я и сам везде оставался им, несмотря на сорок с гаком лет, которые меня заставили жить вдали от Ленинграда, сперва в трудармии, точнее, в филиале ГУЛАГа, потом в ссылке и наконец, так сказать, „вольнопоселенцем“ не по своей воле без права и возможности вернуться домой, в родимый мой город.
А когда я потом один или со знакомыми бродил по залам ленинградских и пригородных музеев и дворцов, созерцал их великолепие - зеркала и люстры - мне порой приходило на ум, что, может быть, тут где-то скрыты работы моих прадедов.
В общем же судьбы моих предков очень похожи на судьбы многих тысяч иных немцев, переселявшихся в те годы в Россию по приглашению тогдашних властителей Империи Российской. Только под Петербургом возникло в конце 18-го века более тридцати немецких поселений, колоний, как их называли.
Двести с лишним лет жили и работали здесь немцы-колонисты. Двести с лишним лет сохраняли свою культуру, язык, традиции. А в начале войны выслали их на восток. Так расплачивались они, честные труженики и мастера своего дела, только за кровь своих предков.
...И с тех пор исчезли немецкие поселения вблизи Петербурга. Почти никто из лагерей и ссылки назад не вернулся. Где они - петербуржские немцы? Сколько их осталось в живых?
Но вернёмся к началу. Случилось так, что родственные связи наши с Германией передавались исключительно по женской линии с постоянной сменой фамилии. Если прапрабабушка - в нашем семейном альбоме её фотография самая старая - ещё сохраняла фамилию Мюллер, то прабабушка стала уже Кильгаст, бабушка - Форстман, мама - Лейнонен. Так папа мой формально сделал меня полуфинном. А почему формально? Да просто потому, что вырос и воспитывался я в немецкой среде, а родных по линии отца, кроме деда, никого уже и не было в живых. И финским я не владею, к большому сожалению, правда.
* На улице, которую по кирке - церкви - назвали Кирочной, так она и называлась до 1932 года (потом её переименовали в улицу Салтыкова-Щедрина).
Комментарии:
Этот рассказ стал 1-й главой моего двухтомника „Жизнь на полустанке“ и был опубликован:
- в альманахе „Литературные страницы“ Литературного общества немцев из России, Фехта-Лангфёрден, 2005 г., ISBN 3-937844-98-8;
- в газете „Deutsche Allgemeine Zeitung“ („Всеобщая немецкая газета“), Алматы, 9 декабря 2005 г.
Стеклодувы из тюрингских лесов
Кто из ленинградцев не знает сфинксов на Неве возле Академии Художеств? Да и не только ленинградцев! Коли кто тут мимо проходил, тот обязательно обратил внимание на год, высеченный на постаменте в граните - 1830. Это тогда их привезли в Россию. А у причала установил их в 1832 году архитектор Константин Тон.
А что именно в этом году в город Святого Петра приехали мои предки, едва ли кто-то знает. И не из Египта занесло их сюда, а из Германии - хотя ведь тогда и Германии ещё как таковой не было, ну и, понятно дело, были они не сфинксами, а просто-напросто стеклодувами-ремесленниками.
В России в те времена в деревнях стали появляться потрясающей красоты расписные шкатулки, разносы, матрёшки, глиняные игрушки, а в деревнях Тюрингского леса - это здесь горный хребет так называется - жители занимались стеклодувным промыслом: выдували из стекла пёстрые шарики, мастерили ёлочные украшения и другие удивительные штучки. Это мастерство в стеклодувном искусстве передавалось по наследству из рода в род. Слава о мастерах разошлась далеко за пределами Германии.
Как-то раз в конце 1820-х годов проездом из своего турне по Европе в одну из затерянных здесь в горах деревушку заехал переночевать граф какой-то датский. Попутно он хотел найти себе мастера-стеклодува высокого класса - граф строил себе новый дворец. Там нужно было много стекла. Выбор пал на старика Мюллера, который слыл в округе опытным мастером. А он и был моим прапрапрадедом (только не ошибитесь: трижды пра-!!!). В те годы в Германии, видно, жизнь не сладкая была. Собрал свои пожитки старый стекольщик, сына своего Иоганна с женой (а может, и ещё кого-то!), и подался со своей семьёй в поисках заработка в страну Данию. Вёз туда дед Мюллер и свою маленькую внучку Анни, мою будущую прабабушку (она родилась в 1828 году - ровно на сто лет раньше моей сестры Магдалины).
Но родина Гамлета встретила пришельцев из Тюрингских гор неприветливо и сурово. Чужестранцев ждали неудачи. Говорят, вроде бы и года он там не прожил. Прежний мастер по стеклу, попавший в немилость у графа и ставший подмастерьем, портил дело старику Мюллеру. Работа не клеилась, стекло не получалось, граф прогнал Мюллера из своего поместья.
Старый стеклодув не решился больше возвращаться на родину. То ли гордость тому причиной, то ли что другое, но поехал он в Петербурх к своему родному брату, который уже давно, чуть ли не при Екатерине ещё, нашёл себе приют в России и работал стеклодувом где-то на стекольном заводе - уж не в Луге ли? Точно этого я не могу утверждать.
Понятно дело, никто нашей семейной истории никогда не записывал, а потому и мало что сохранилось в памяти из тех далёких времён. (Долгими зимними вечерами собиралась семья за общим столом и кто-нибудь из старших рассказывал о житье-бытье в старые времена. Так познавали ребятишки историю своих предков, но, увы, стирались постепенно подробности...).
Когда я был ещё очень маленьким - а в семье дома говорили с нами только по-немецки - наслышался я многих интересных историй и рассказов о далёком прошлом, о жизни наших родственников и предков. Дети - народ очень впечатлительный, и память детская срабатывает очень хорошо.
И я стараюсь быть очень добросовестным пересказчиком и ничего по возможности не выдумывать самому. Я долго потом пытался вспомнить хоть какое-нибудь географическое название, которое позволило бы мне более точно определить место родины моих предков - деревню какую-нибудь, город, но кроме слова „Лауша“ вспомнить мне ничего не удавалось. Перерыл все имеющиеся у меня географические карты, искал Лаушу, где только мог, но нигде обнаружить не сумел. Неужели детская память не сработала? Неужели я ошибся? Неужели что-то напутали тётушки?
Прошло много лет, очень много лет... Только в 1969 году, когда мне уже самому было более 48 лет, я нашёл Лаушу на карте Германской Демократической Республики. Не подвела меня детская память! Есть такая Лауша! Именно в горах Тюрингии.
А вот перед глазами и „Путеводитель по ГДР“, издание 1975 года. Маршрут: Веймар - Эйсфельд с заездом в Лаушу (4 километра в сторону). Вот она, Лауша - цитирую: „Центр Тюрингского производства ёлочных украшений. Здесь Людвиг Мюллер-Ури (умер в 1888 году) создал искусственный человеческий глаз, выпускаемый сегодня на государственном предприятии „Стекло Лауша“. Туристам рекомендуется посетить музей стекольного искусства.“.
Мюллеров в Германии на каждом шагу - пруд пруди. Так что искать мне своих дальних родственников в горах Тюрингии, честно говоря, что иголку в стогу. Но что бы там ни было - следы-то есть!
И не только этот глаз, что в музее хранится - тут в городе некоторые бабушки заявили даже, что я похож чем-то на покойного мастера на фотографии. Ну, не правда ли, здорово! Да и известно, что первая печь для варки стекла была задута здесь в 1597 году Грейнером и Мюллером. Выходит, куда ни кинь - везде Мюллеры. Тесен мир получается! Выступал я раз по ленинградскому телевидению осенью 1990 года. Спрашивает меня ведущий, откуда мол и что. Ну, и сказал я кратко, что были мои предки стеклодувами из Тюрингии и прибыли они в Россию в начале прошлого века.
Всего я на телевидении рассказать не мог.
А на другой день телефонный звонок: так и так, вчера видел вас по телевидению. Мои предки тоже были стеклодувами и тоже приехали из Германии в тридцатых годах прошлого века. А было их три семьи: Хаген - это я, Кильгаст и ... тут ещё фамилию называет, да я её в переполохе и от неожиданности не запомнил.
- Эти фамилии вам что-нибудь говорят? - вопрос из трубки.
- Как не говорят - мой прадед был Кильгаст!
- Тут, правда, одна деталь, неувязочка - приехали-то они не прямо из Германии, а через Данию...
Вот так неувязочка! А может, наоборот, увязочка? Артелью промышляли по свету. Стеклодув, между прочим, - это вам не сапожник или портной: мастерскую в любом месте не откроешь. В Питере нужно было искать стекольный завод, всем гуртом вместе работать. Понятно, Кильгаст мог найти невесту и среди Мюллеров.
А невеста таковая подрастала. Внучке старика Мюллера, Анне, в то время было четыре года от роду. И суждено ей потом было стать моей прабабушкой.
К сожалению, в семейных устных преданиях почти ничего не сохранилось о тех далёких временах, кроме самых скудных сведений о нашей непосредственной родственной линии. Известно доподлинно, что Анна Иоганновна дважды была замужем: первый её муж Фридрих Людорф - Федька Людорф, как у нас пренебрежительно говорили дома - спился и помер, оставив её с дочерью Эмилией.
Второй - Иоганн Кильгаст, шлифовальщик стекла по профессии - был более покладистым мужчиной, но и тот вскоре после женитьбы умер от холеры. От второго брака у Анны Иоганновны осталась дочь Юлия, будущая моя бабушка. Трудно было матери одной растить двух дочерей. С помощью крошечной горелки наплавляла она цветные стеклянные головки на поломанные иголки и эти булавки продавала. А за иголками ходила она пешком в далёкое село Рыбацкое, что на берегу Невы, в немецкую колонию к дядюшке гравёру.
Детей потом пришлось отдать в приют Анненской церкви на воспитание. Там девочки и выросли. Позже я узнал, что церковь была одной из старейших в городе. Возникла ещё в 1704 г. в Петропавловской крепости!
В 1730 церковь построили на новом месте*. В приюте детей держали до конфирмации (до 16 лет).
Старшая сестра Эмилия встала на самостоятельный жизненный путь раньше.
Юлия после церковного приюта работала много лет у немца-булочника по фамилии Бёц где-то на Среднем проспекте Васильевского острова в районе 3-й линии. В нашем семейном альбоме до войны хранились фотографии всех детей этого булочника - целая галерея великолепных портретов, четыре дочери и четыре сына.
Любопытный факт: одним из зятьёв Бёца был знаменитый тогда сахарный фабрикант Кёниг. Его дом был по той же линии, только на Большом проспекте.
Из церковных книг архива гор.Рыбинска точно известно, что Юлия Анна родилась в 1850 году и вышла замуж 1876 году, т.е. не слишком молодой. Поскольку она, безусловно, была интересной девушкой - любопытно было бы знать, как складывалась её жизнь, и почему она не вышла замуж в Питере, а уехала в Рыбинск к вдовцу с двумя детьми, которого она вовсе не знала и который был на 15 лет старше её.
Но это всё к слову сказано. Так или иначе, но устроились мои предки в Петербурге и стала им Россия-матушка второй родиной. И никто сегодня не скажет, где они тогда жили и как устроились. Надо полагать - ближе к стеклу! А был в те времена в Петербурге стекольный завод в южной части города за Обводным каналом. В 18-м веке называлось это место „Озерки“ или „Стеклянка“ и принадлежало князю Григорию Потёмкину. В 1770-х построил он здесь стекольный и зеркальный заводы. А в 1791 заводы эти перешли в казну после смерти князя. Так появился в Петербурге казённый стекольный завод.
Неподалеку в селе Рыбацком ещё и немецкая колония была. Теперь уже и по карте можно посмотреть, куда прабабушка к дядюшке своему ходила. И если считать первого Мюллера, имени которого история наша, к сожалению, не сохранила, то род его сегодня продолжает уже восьмое поколение.
И с гордостью я могу сказать, что большинство из них осталось петербуржцами. Да я и сам везде оставался им, несмотря на сорок с гаком лет, которые меня заставили жить вдали от Ленинграда, сперва в трудармии, точнее, в филиале ГУЛАГа, потом в ссылке и наконец, так сказать, „вольнопоселенцем“ не по своей воле без права и возможности вернуться домой, в родимый мой город.
А когда я потом один или со знакомыми бродил по залам ленинградских и пригородных музеев и дворцов, созерцал их великолепие - зеркала и люстры - мне порой приходило на ум, что, может быть, тут где-то скрыты работы моих прадедов.
В общем же судьбы моих предков очень похожи на судьбы многих тысяч иных немцев, переселявшихся в те годы в Россию по приглашению тогдашних властителей Империи Российской. Только под Петербургом возникло в конце 18-го века более тридцати немецких поселений, колоний, как их называли.
Двести с лишним лет жили и работали здесь немцы-колонисты. Двести с лишним лет сохраняли свою культуру, язык, традиции. А в начале войны выслали их на восток. Так расплачивались они, честные труженики и мастера своего дела, только за кровь своих предков.
...И с тех пор исчезли немецкие поселения вблизи Петербурга. Почти никто из лагерей и ссылки назад не вернулся. Где они - петербуржские немцы? Сколько их осталось в живых?
Но вернёмся к началу. Случилось так, что родственные связи наши с Германией передавались исключительно по женской линии с постоянной сменой фамилии. Если прапрабабушка - в нашем семейном альбоме её фотография самая старая - ещё сохраняла фамилию Мюллер, то прабабушка стала уже Кильгаст, бабушка - Форстман, мама - Лейнонен. Так папа мой формально сделал меня полуфинном. А почему формально? Да просто потому, что вырос и воспитывался я в немецкой среде, а родных по линии отца, кроме деда, никого уже и не было в живых. И финским я не владею, к большому сожалению, правда.
* На улице, которую по кирке - церкви - назвали Кирочной, так она и называлась до 1932 года (потом её переименовали в улицу Салтыкова-Щедрина).
Комментарии:
Этот рассказ стал 1-й главой моего двухтомника „Жизнь на полустанке“ и был опубликован:
- в альманахе „Литературные страницы“ Литературного общества немцев из России, Фехта-Лангфёрден, 2005 г., ISBN 3-937844-98-8;
- в газете „Deutsche Allgemeine Zeitung“ („Всеобщая немецкая газета“), Алматы, 9 декабря 2005 г.
Интересуют:
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
-
Наталия
- Постоянный участник
- Сообщения: 6193
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 19:55
- Благодарил (а): 8072 раза
- Поблагодарили: 19813 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Рождество
С Новым Годом! - будут поздравлять вас и другие, когда это письмо дойдёт до вас, с Новым Годом! - повторяю я ещё раз.
Однако, сейчас у меня ещё не Новый Год - последние листочки календаря ещё висят жиденькой пачкой на стене, последние дни 1951 года. И в эти последние дни каждого года невольно перебираешь в памяти те годы жизни, которые остались теперь позади. И задумываешься над теми, которые ещё предстоит прожить.
В детстве Новый Год не был слишком большим событием: Новый Год тогда скорее был последним днём Рождественских праздников. До Нового Года обычно стояла ёлка.
Настоящим же, самым большим праздником в году было, конечно, Рождество. Именно сегодня сочельник - а это начало Рождества.
Навсегда, до конца жизни в памяти моей сохранятся воспоминания об этом празднике, потому ли, что годы детства носят на себе отпечаток беззаботности, радужный оттенок беспечности и переполнены нашей скромной детской радостью неизбалованных детей, потому ли, что действительно в семье нашей умели придавать праздникам эту из ряда вон выходящую торжественность, необычность, заставлявшую нас с нетерпением ожидать его задолго до наступления, с бьющимися сердцами стоять за дверями, пока под ёлкой раскладываются подарки каждому.
Я хорошо помню, как задолго до Рождества замешивалось тесто для Pfefferkuchen (пряники тёмного цвета из пряного теста - отсюда слово „пряник“). Бывало, для этого приглашались крёстный дядя Шура (Taufpapa), двоюродный брат Рудька, иногда и папа. В одних рубашках, засучив рукава, они по очереди месили упругой комок теста в глиняном горшке, а тётушка Миля добавляла в него то корицы, то мёду, то патоки. Потом горшок убирался в спальню за печку и закрывался салфеткой, а вспотевшие месильщики садились за стол и выпивали по две-три рюмочки какой-нибудь домашней настойки тётушкиного изготовления.
Особенно много пеклось и жарилось на Рождество в годы нэпа. С утра обычно в комнатах производилась последняя генеральная уборка. По окончанию её или даже попутно с ней в кухне растоплялась плита, замешивались поочерёдно различные теста и пеклись песочники, медовое печенье, геркулесовое, безе, "собачье", пфеффер-кухен - для них тесто раскатывалось тонким листом, из которого жестяными формочками выдавливались разные фигурки и животные. Сверху на каждый пряник вдавливалась половинка миндаля и всё это смазывалось пёрышком яйцом.
В духовку на листах ставились штоллены (Stollen) - обычно по паре на лист: ванильные, кардамонные, жёлтые шафранные, „два длинных с маком“, пекли блехкухен (Blechkuchen) - иначе его называли штройзелькухен (Streuselkuchen) - готовилось жаркое из телятины, запекался окорок.
А в комнате уже стояла ёлка, пока ещё не украшенная, зелёная, душистая, такая благоухающая, что казалось, ты в лесу, а не дома. Когда же откроется дверь из кухни, то оттуда несётся запах всяческих пряностей: гвоздики и корицы, кардамона и ванили.
Но вот день склоняется к вечеру - а дни в то время очень короткие, как известно - в комнате зажигается большая висячая лампа под белым фарфоровым абажуром, удивительно тонким и прозрачным, ровного молочного цвета. Суетня в кухне затихает, наспех обедаем, потом на столы накрываются праздничные скатерти, кладутся дорожки и салфеточки, на ёлку развешиваются гирлянды бус и цветные шарики, игрушки и конфеты, золочёные и серебрёные грецкие орехи, крымские яблочки и пряники, накалываются подсвечники с разноцветными тонкими свечами: красными, синими, белыми и жёлтыми, зелёными и фиолетовыми.
И ёлка становится нарядной, торжественной, поблескивают в полумраке над потолком серебристые шарики, выглянет из-под веточки шляпка мухомора, задрожит на ниточке стеклянная куколка, сверкнут прозрачные крылышки призрачной бабочки, пробегут радужные искорки по спиральной сосульке из стекла.
А стрелка часов упорно не движется. Невероятно медленно течёт время. Теперь взрослые идут в церковь. Дома становится совсем тихо. Когда больше уже делать нечего, тётушка Иза садится за стол в соседней комнате и читает вслух из книги. Она читает что-то о Христе, о том, как он родился в далёкой Иудее, как лежал в хлеву в маленьких яслях. Она читает о том, как с Востока пришли волхвы и поклонились новому пророку, как на небе стояла яркая звезда и свет её указывал далёким странникам путь к Вифлеему (Bethlehem).Она читает о бедняке Иосифе и его молодой жене Марии, об ангелах, поющих в небесах аллилуйя. Всё мне это давно знакомо, я это знаю чуть не наизусть и потому слушаю рассеянно и украдкой поглядываю на часы. А часы у нас старинные, огромные, золотистый начищенный маятник тяжело и размеренно тикает вправо и влево. Я настороженно прислушиваюсь, не зазвонил ли звонок в передней.
И наконец, наконец он и правда отрывисто звонит: раз, потом другой, потом нетерпеливо ещё раз... Идут! Идут!
Я ещё не знаю, кто, но мне уже всё равно - это гости идут! И каждый из них старательно прячет от меня какой-нибудь свёрточек, пакетик, суёт его куда-нибудь на полку между дверями или незаметно проносит в кухню в стол. Не обманете! Я ведь всё знаю!
Приходит мама с братом, с папой, приходит двоюродная сестра Элла, тётушка Каролина, крёстный дядя Саша - и вот все в сборе. Накрывают стол. Каждому ставится тарелка с гостинцами, тут и орехи, и конфеты, и печенье, и фрукты. Посреди стола стоят аккуратно нарезанные штоллены и блехкухен.
Теперь настаёт самый торжественный момент: нас выпроваживают в соседнюю комнату, двери за нами закрываются, и мы стоим, ни живы ни мертвы, прислушиваясь к шушуканию взрослых и их таинственным шагам из кухни в комнату и обратно. Потом становится тихо, замолкают голоса, и вдруг в наступившей торжественной тишине раздаются звуки знакомого хорала: „Macht hoch die Tor, die Tür macht weit!..“. (Это слова известного хорала, который можно перевести примерно так: „Подымите двери, распахните врата...“ - очевидно, выражение происходит из далёких средних веков, когда в замках двери или решётки подымались вверх).
Кто-то шёпотом говорит нам, что теперь можно войти. Мы входим и, поражённые великолепием зажжённой ёлки и всею трогательностью торжественного момента, молча останавливаемся у дверей. И пока длится пение, мы стоим у порога - маленькие, смущённые, бессловесные. Мы чувствуем обращённые на нас взоры взрослых, видим их светлые радостные лица и искринки слёз на глазах.
А ёлка сияет десятками своих огней, на потолке замысловато переплетаются и бродят неуверенные тени, колышатся язычки пламени на свечках, а внизу под ёлкой... Но туда мы даже не решаемся посмотреть. Там лежат коробочки и пакетики, там разложены наши подарки, которых мы так долго ждали...
Но вот замолкают последние ноты хорала, внезапно становится снова шумно, мы подходим к ёлке, всё ещё нерешительно и несмело, и начинаем рассматривать наши подарки. Потом все подходят к столу, садятся, пьют кофе, выпивают по рюмочке - по две вина, становится шумно и весело. Снова поют рождественские песни: „Heilige Nacht“, „Oh du, Fröhliche!“, „Vom Himmel hoch!“.
Наутро я просыпаюсь от какого-то сказочного сна. В комнате стоит аромат зелёной хвои, перед глазами со стола спускается тяжёлая скатерть с бабушкиной вышивкой. И эта скатерть, и тёмно-зелёная обивка кушетки, на которой я сплю, без будничного чехла, напоминают мне о том, что день сегодня необычный, что сегодня Праздник - самый большой праздник в году - Рождество.
Давно прошли эти далёкие хорошие времена безмятежного детства. Нет больше ни ёлки, ни подарков, ни домашних печений, ни даже просто семьи. Нет уже больше и тех, кто так старательно и с такой любовью оберегал это наше далёкое детство.
А были и такие годы, когда ёлки почти что не было. В эти годы, годы запрета празднования Рождества продажа ёлок преследовалась. Но и тогда крошечная ёлочка, принесённая со связанными ветками в мешке, стояла в уголочке спальни на столе - скромная, спрятанная от посторонних взоров.
Потом Рождество заменили Новым Годом. У нас в Копейске в этом году продаётся масса ёлок - настоящих ёлок, а не сосен, как прежде. В Челябинске магазины завалены ёлочными украшениями. Людей - не подступиться.
Новый Год. Сколько их было! Сперва его отмечали как последний день Рождественских праздников, сидели до 12, потом пили кофе, иногда даже шоколад, заедая его остатками рождественских печений.
А мы постепенно из года в год взрослели, теперь случались и встречи Нового Года где-нибудь не дома.
Особенно памятны мне встречи Нового Года в Детском Секторе на новогодних балах. Вот это были балы! Сколько интересного там можно было найти, сколько развлечений, сколько украшений, сколько весёлых лиц, улыбок!
Тогда уже были и такие лица, такие улыбки, такие девушки, о которых я думал больше, чем о других. И лишь только в зале погаснет свет, и разноцветные прожектора сокроют собравшихся в таинственный полумрак, а со стороны возвышения в углу зала раздадутся первые звуки лирического бостона, ты уже ищешь её в толпе, подходишь к ней и, чуть смущаясь, просишь станцевать с тобой.
И вот ты уже плывёшь по залу в медленном такте вальса, ты ощущаешь рядом её волосы, которые щекочут твою щёку, когда она невзначай повернёт головой, ты чувствуешь, как становятся влажными её пальцы в твоей руке, и она берёт в руку маленький платочек, а от платочка исходит такой нежный опьяняющий запах духов.
И ты говоришь ей что-нибудь пустяковое, тихо, почти на ухо, а она улыбнётся, глядя куда-нибудь через твоё плечо, и покажет свои белые красивые зубки.
„Вера! Верочка! Мне хорошо с тобой! Я люблю тебя, Верочка!“ - хочется сказать ей и унестись в ритме вальса куда-то далеко-далеко.
Где-то ты, Верочка Павликова, о которой я вздыхал когда-то в школьные годы? Ты ведь была той самой девушкой, в которую я влюбился в школе танцев, как и предсказывали мои дальновидные тётушки. Верочка, с которой я так много танцевал в школе и в Детском Секторе на балах. Маленькая Верочка...
И вот последний Новый Год в кругу школьных товарищей. Мы собрались вскладчину на квартире одной из наших учениц Тани Можаровой. Девушки целый день готовились, стряпали и пекли под руководством их родителей. А когда мы собрались вечером, взрослые удалились, предоставив нас самим себе.
Первый раз в жизни я пришёл домой только в 7 часов утра. Первый раз в жизни выпил столько вина, правда, только красного. Водки у нас не было. Первый раз я испробовал шампанского. Это было в 10-м классе.
Всю ночь мы танцевали, всю ночь чудили и балагурили, и было нам весело и хорошо, никто не был пьян, не валялся по углам.
Потом я припоминаю тихий семейный Новый Год 1941 года, когда я отпросился домой из армии и приехал из Луги чуть ли не в 11 часов перед самым Новым Годом, ввалившись в дом безо всяких предупреждений.
1942 год я встречал в больнице. Один. Среди умирающих с голоду.
1943 - в Копейске, в смрадном общежитии немцев в „Трудармии“.
- Ложитесь спать! - было сказано нам, немцам. - Этот праздник не для вас!
А в соседних комнатах потерявшие человеческий облик пьяные люди орали и бесились далеко за полночь.
1944 год я сам участвовал в этой буйной оргии, получив в порядке премии за хорошую работу талон на водку и тем самым приглашение на праздник.
Потом... Потом всё приелось.
Потеряна прелесть новогодних балов, исчезло упоение танцами, нет больше ни маленькой Верочки, ни кого-нибудь иного, нет больше ни семьи, ни дома, ни любви, ни радости. Есть полка книг, маленький стол, бумаги и воспоминания. Воспоминания и серенькие будни. В прошлое ушли хорошая чистая любовь, в прошлом остались близкие и друзья, в прошлом родной дом, родной Ленинград, мечты и юношеские иллюзии...
Комментарии:
Часть, касающаяся непосредственно „Рождества“, публиковалась на немецком языке в московской газете „Neues Leben“ („Новая жизнь“) 20 декабря 1989 г., т. е. через 38 лет.
Опубликовано:
- писателем и критиком Герольдом Бельгером в литературно-художественном и общественно-политическом альманахе „Феникс“, Алма-Ата - Москва, № 30, 2000 г.;
- детской поэтессой Надеждой Рунде в альманахе для детей „Летучие слоники“, edita gelsen, 2005 г., первый выпуск, ISBN 3-936800-62-6;
- газетой „Контакт-Шанс“ под названием „Бег времени. Раздумья накануне Нового года“, Кёльн, № 1, 2006 г.
С Новым Годом! - будут поздравлять вас и другие, когда это письмо дойдёт до вас, с Новым Годом! - повторяю я ещё раз.
Однако, сейчас у меня ещё не Новый Год - последние листочки календаря ещё висят жиденькой пачкой на стене, последние дни 1951 года. И в эти последние дни каждого года невольно перебираешь в памяти те годы жизни, которые остались теперь позади. И задумываешься над теми, которые ещё предстоит прожить.
В детстве Новый Год не был слишком большим событием: Новый Год тогда скорее был последним днём Рождественских праздников. До Нового Года обычно стояла ёлка.
Настоящим же, самым большим праздником в году было, конечно, Рождество. Именно сегодня сочельник - а это начало Рождества.
Навсегда, до конца жизни в памяти моей сохранятся воспоминания об этом празднике, потому ли, что годы детства носят на себе отпечаток беззаботности, радужный оттенок беспечности и переполнены нашей скромной детской радостью неизбалованных детей, потому ли, что действительно в семье нашей умели придавать праздникам эту из ряда вон выходящую торжественность, необычность, заставлявшую нас с нетерпением ожидать его задолго до наступления, с бьющимися сердцами стоять за дверями, пока под ёлкой раскладываются подарки каждому.
Я хорошо помню, как задолго до Рождества замешивалось тесто для Pfefferkuchen (пряники тёмного цвета из пряного теста - отсюда слово „пряник“). Бывало, для этого приглашались крёстный дядя Шура (Taufpapa), двоюродный брат Рудька, иногда и папа. В одних рубашках, засучив рукава, они по очереди месили упругой комок теста в глиняном горшке, а тётушка Миля добавляла в него то корицы, то мёду, то патоки. Потом горшок убирался в спальню за печку и закрывался салфеткой, а вспотевшие месильщики садились за стол и выпивали по две-три рюмочки какой-нибудь домашней настойки тётушкиного изготовления.
Особенно много пеклось и жарилось на Рождество в годы нэпа. С утра обычно в комнатах производилась последняя генеральная уборка. По окончанию её или даже попутно с ней в кухне растоплялась плита, замешивались поочерёдно различные теста и пеклись песочники, медовое печенье, геркулесовое, безе, "собачье", пфеффер-кухен - для них тесто раскатывалось тонким листом, из которого жестяными формочками выдавливались разные фигурки и животные. Сверху на каждый пряник вдавливалась половинка миндаля и всё это смазывалось пёрышком яйцом.
В духовку на листах ставились штоллены (Stollen) - обычно по паре на лист: ванильные, кардамонные, жёлтые шафранные, „два длинных с маком“, пекли блехкухен (Blechkuchen) - иначе его называли штройзелькухен (Streuselkuchen) - готовилось жаркое из телятины, запекался окорок.
А в комнате уже стояла ёлка, пока ещё не украшенная, зелёная, душистая, такая благоухающая, что казалось, ты в лесу, а не дома. Когда же откроется дверь из кухни, то оттуда несётся запах всяческих пряностей: гвоздики и корицы, кардамона и ванили.
Но вот день склоняется к вечеру - а дни в то время очень короткие, как известно - в комнате зажигается большая висячая лампа под белым фарфоровым абажуром, удивительно тонким и прозрачным, ровного молочного цвета. Суетня в кухне затихает, наспех обедаем, потом на столы накрываются праздничные скатерти, кладутся дорожки и салфеточки, на ёлку развешиваются гирлянды бус и цветные шарики, игрушки и конфеты, золочёные и серебрёные грецкие орехи, крымские яблочки и пряники, накалываются подсвечники с разноцветными тонкими свечами: красными, синими, белыми и жёлтыми, зелёными и фиолетовыми.
И ёлка становится нарядной, торжественной, поблескивают в полумраке над потолком серебристые шарики, выглянет из-под веточки шляпка мухомора, задрожит на ниточке стеклянная куколка, сверкнут прозрачные крылышки призрачной бабочки, пробегут радужные искорки по спиральной сосульке из стекла.
А стрелка часов упорно не движется. Невероятно медленно течёт время. Теперь взрослые идут в церковь. Дома становится совсем тихо. Когда больше уже делать нечего, тётушка Иза садится за стол в соседней комнате и читает вслух из книги. Она читает что-то о Христе, о том, как он родился в далёкой Иудее, как лежал в хлеву в маленьких яслях. Она читает о том, как с Востока пришли волхвы и поклонились новому пророку, как на небе стояла яркая звезда и свет её указывал далёким странникам путь к Вифлеему (Bethlehem).Она читает о бедняке Иосифе и его молодой жене Марии, об ангелах, поющих в небесах аллилуйя. Всё мне это давно знакомо, я это знаю чуть не наизусть и потому слушаю рассеянно и украдкой поглядываю на часы. А часы у нас старинные, огромные, золотистый начищенный маятник тяжело и размеренно тикает вправо и влево. Я настороженно прислушиваюсь, не зазвонил ли звонок в передней.
И наконец, наконец он и правда отрывисто звонит: раз, потом другой, потом нетерпеливо ещё раз... Идут! Идут!
Я ещё не знаю, кто, но мне уже всё равно - это гости идут! И каждый из них старательно прячет от меня какой-нибудь свёрточек, пакетик, суёт его куда-нибудь на полку между дверями или незаметно проносит в кухню в стол. Не обманете! Я ведь всё знаю!
Приходит мама с братом, с папой, приходит двоюродная сестра Элла, тётушка Каролина, крёстный дядя Саша - и вот все в сборе. Накрывают стол. Каждому ставится тарелка с гостинцами, тут и орехи, и конфеты, и печенье, и фрукты. Посреди стола стоят аккуратно нарезанные штоллены и блехкухен.
Теперь настаёт самый торжественный момент: нас выпроваживают в соседнюю комнату, двери за нами закрываются, и мы стоим, ни живы ни мертвы, прислушиваясь к шушуканию взрослых и их таинственным шагам из кухни в комнату и обратно. Потом становится тихо, замолкают голоса, и вдруг в наступившей торжественной тишине раздаются звуки знакомого хорала: „Macht hoch die Tor, die Tür macht weit!..“. (Это слова известного хорала, который можно перевести примерно так: „Подымите двери, распахните врата...“ - очевидно, выражение происходит из далёких средних веков, когда в замках двери или решётки подымались вверх).
Кто-то шёпотом говорит нам, что теперь можно войти. Мы входим и, поражённые великолепием зажжённой ёлки и всею трогательностью торжественного момента, молча останавливаемся у дверей. И пока длится пение, мы стоим у порога - маленькие, смущённые, бессловесные. Мы чувствуем обращённые на нас взоры взрослых, видим их светлые радостные лица и искринки слёз на глазах.
А ёлка сияет десятками своих огней, на потолке замысловато переплетаются и бродят неуверенные тени, колышатся язычки пламени на свечках, а внизу под ёлкой... Но туда мы даже не решаемся посмотреть. Там лежат коробочки и пакетики, там разложены наши подарки, которых мы так долго ждали...
Но вот замолкают последние ноты хорала, внезапно становится снова шумно, мы подходим к ёлке, всё ещё нерешительно и несмело, и начинаем рассматривать наши подарки. Потом все подходят к столу, садятся, пьют кофе, выпивают по рюмочке - по две вина, становится шумно и весело. Снова поют рождественские песни: „Heilige Nacht“, „Oh du, Fröhliche!“, „Vom Himmel hoch!“.
Наутро я просыпаюсь от какого-то сказочного сна. В комнате стоит аромат зелёной хвои, перед глазами со стола спускается тяжёлая скатерть с бабушкиной вышивкой. И эта скатерть, и тёмно-зелёная обивка кушетки, на которой я сплю, без будничного чехла, напоминают мне о том, что день сегодня необычный, что сегодня Праздник - самый большой праздник в году - Рождество.
Давно прошли эти далёкие хорошие времена безмятежного детства. Нет больше ни ёлки, ни подарков, ни домашних печений, ни даже просто семьи. Нет уже больше и тех, кто так старательно и с такой любовью оберегал это наше далёкое детство.
А были и такие годы, когда ёлки почти что не было. В эти годы, годы запрета празднования Рождества продажа ёлок преследовалась. Но и тогда крошечная ёлочка, принесённая со связанными ветками в мешке, стояла в уголочке спальни на столе - скромная, спрятанная от посторонних взоров.
Потом Рождество заменили Новым Годом. У нас в Копейске в этом году продаётся масса ёлок - настоящих ёлок, а не сосен, как прежде. В Челябинске магазины завалены ёлочными украшениями. Людей - не подступиться.
Новый Год. Сколько их было! Сперва его отмечали как последний день Рождественских праздников, сидели до 12, потом пили кофе, иногда даже шоколад, заедая его остатками рождественских печений.
А мы постепенно из года в год взрослели, теперь случались и встречи Нового Года где-нибудь не дома.
Особенно памятны мне встречи Нового Года в Детском Секторе на новогодних балах. Вот это были балы! Сколько интересного там можно было найти, сколько развлечений, сколько украшений, сколько весёлых лиц, улыбок!
Тогда уже были и такие лица, такие улыбки, такие девушки, о которых я думал больше, чем о других. И лишь только в зале погаснет свет, и разноцветные прожектора сокроют собравшихся в таинственный полумрак, а со стороны возвышения в углу зала раздадутся первые звуки лирического бостона, ты уже ищешь её в толпе, подходишь к ней и, чуть смущаясь, просишь станцевать с тобой.
И вот ты уже плывёшь по залу в медленном такте вальса, ты ощущаешь рядом её волосы, которые щекочут твою щёку, когда она невзначай повернёт головой, ты чувствуешь, как становятся влажными её пальцы в твоей руке, и она берёт в руку маленький платочек, а от платочка исходит такой нежный опьяняющий запах духов.
И ты говоришь ей что-нибудь пустяковое, тихо, почти на ухо, а она улыбнётся, глядя куда-нибудь через твоё плечо, и покажет свои белые красивые зубки.
„Вера! Верочка! Мне хорошо с тобой! Я люблю тебя, Верочка!“ - хочется сказать ей и унестись в ритме вальса куда-то далеко-далеко.
Где-то ты, Верочка Павликова, о которой я вздыхал когда-то в школьные годы? Ты ведь была той самой девушкой, в которую я влюбился в школе танцев, как и предсказывали мои дальновидные тётушки. Верочка, с которой я так много танцевал в школе и в Детском Секторе на балах. Маленькая Верочка...
И вот последний Новый Год в кругу школьных товарищей. Мы собрались вскладчину на квартире одной из наших учениц Тани Можаровой. Девушки целый день готовились, стряпали и пекли под руководством их родителей. А когда мы собрались вечером, взрослые удалились, предоставив нас самим себе.
Первый раз в жизни я пришёл домой только в 7 часов утра. Первый раз в жизни выпил столько вина, правда, только красного. Водки у нас не было. Первый раз я испробовал шампанского. Это было в 10-м классе.
Всю ночь мы танцевали, всю ночь чудили и балагурили, и было нам весело и хорошо, никто не был пьян, не валялся по углам.
Потом я припоминаю тихий семейный Новый Год 1941 года, когда я отпросился домой из армии и приехал из Луги чуть ли не в 11 часов перед самым Новым Годом, ввалившись в дом безо всяких предупреждений.
1942 год я встречал в больнице. Один. Среди умирающих с голоду.
1943 - в Копейске, в смрадном общежитии немцев в „Трудармии“.
- Ложитесь спать! - было сказано нам, немцам. - Этот праздник не для вас!
А в соседних комнатах потерявшие человеческий облик пьяные люди орали и бесились далеко за полночь.
1944 год я сам участвовал в этой буйной оргии, получив в порядке премии за хорошую работу талон на водку и тем самым приглашение на праздник.
Потом... Потом всё приелось.
Потеряна прелесть новогодних балов, исчезло упоение танцами, нет больше ни маленькой Верочки, ни кого-нибудь иного, нет больше ни семьи, ни дома, ни любви, ни радости. Есть полка книг, маленький стол, бумаги и воспоминания. Воспоминания и серенькие будни. В прошлое ушли хорошая чистая любовь, в прошлом остались близкие и друзья, в прошлом родной дом, родной Ленинград, мечты и юношеские иллюзии...
Комментарии:
Часть, касающаяся непосредственно „Рождества“, публиковалась на немецком языке в московской газете „Neues Leben“ („Новая жизнь“) 20 декабря 1989 г., т. е. через 38 лет.
Опубликовано:
- писателем и критиком Герольдом Бельгером в литературно-художественном и общественно-политическом альманахе „Феникс“, Алма-Ата - Москва, № 30, 2000 г.;
- детской поэтессой Надеждой Рунде в альманахе для детей „Летучие слоники“, edita gelsen, 2005 г., первый выпуск, ISBN 3-936800-62-6;
- газетой „Контакт-Шанс“ под названием „Бег времени. Раздумья накануне Нового года“, Кёльн, № 1, 2006 г.
Интересуют:
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
-
Наталия
- Постоянный участник
- Сообщения: 6193
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 19:55
- Благодарил (а): 8072 раза
- Поблагодарили: 19813 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Гавань и вечерние чтения
Я очень хорошо помню свою бабушку Юлию Ивановну, которая жила с тётушками, седую сгорбленную, скромно и опрятно одетую милую старушку, сидящую целыми днями в уголочке кушетки, немощную и немую. Примерно в 1926 году её разбил паралич. С тех пор она не владела правой рукой и ногой и самостоятельно ничего делать не могла. В памяти моей, правда, сохранились достаточно туманные обрывки ещё более далёкого прошлого, когда бабушка ещё бегала по квартире, догоняя тётушку, державшую меня на руках, а бабушка делала вид, что хочет меня схватить. Я же, понимая, что это игра, заливался хохотом и кричал: „Баба, баба! Не будюсь!“ А теперь тётушки одевали, раздевали, кормили её и водили по квартире.
Большую часть времени бабушка теперь сидела в своём уголочке и дремала. Изредка приходила к нам в гости тётя Лина - Каролина Робертовна Юргенс - старшая неродная дочь бабушки. Ей тоже было тогда лет под шестьдесят. Только это была очень шустрая боевая старушка. Вот сидела она и рассказывала матери последние новости из жизни своей семьи, своих детей и о делах пошире. А ведь тогда было о чём порассказать.
Страна жила новой неведомой жизнью. Шла безжалостная и бескомпромиссная ломка старого, будь то люди, здания, традиции или обычаи. Появился новый календарь без привычных названий дней, без воскресений, Рождества, Пасхи и Троицы. Появились шести-и даже пятидневки. Согласно интернациональному гимну коммунистов новый мир строился на обломках уничтоженного старого. Якобы, всё шло по Марксу, хотя его никто не знал и не читал.
Издавались многотомные полные („неполные“, как потом выяснилось) сочинения В.И.Ленина, а потом И.В.Сталина. Тома эти выставлялись на показ в кабинетах у всех большевистских правителей даже незначительного ранга, хотя и в эти тома никто не заглядывал. Разве что в учебных заведениях для сдачи экзаменов. Тётя Каролина знать этого не могла да и вряд ли интересовалась.
Но рассказывала она о том, что творится в городе, о чём болтают в очередях, о начале коллективизации, о насильственной подписке на государственный заём - к сожалению, об этой форме ограбления народа сегодня мало кто помнит, а тем более знает - и об открытии „Торгсинов“...
И опять требуются пояснения. Современникам эти вещи совершенно неизвестны. „Торгсин“ расшифровывается как „торговый синдикат“, вряд ли даже в порядочной энциклопедии найдёшь. Это была очередная грандиозная грабительская махинация, целью которой являлось полное ограбление и без того уже нищего народа.
Начало принудительной коллективизации в стране привело к страшному голоду, сопровождавшемуся введением карточной системы на хлеб и основные продукты питания. Население было доведено до крайней точки истощения и нужды. На юге вымирали целые деревни и районы. Государственные учреждения Ленинграда посылали своих сотрудников на так называемую переборку овощей. Тётушка моя Эмилия не раз участвовала в этих мероприятиях, а сущность их заключалась в том, что приходилось перебирать сваленные в подвалах крупных жилых зданий и церквей после снятия урожая во вновь испечённых колхозах кучи гниющих овощей, практически, как она рассказывала, на ощупь вытаскивать из гниющей полужидкой массы то, что было ещё мало-мальски твёрдым. Эту полугнилую картошку потом направляли в столовки.
Мы, дети, получали какие-то карточки или входные талоны в нашу Василеостровскую фабрику-кухню, что на Косой линии. В определённое время приходили туда, каждый при входе получал алюминиевую ложку-пропуск, которую потом при выходе нужно было опять сдавать, по ней проходили на второй этаж и в большом зале обедали. Чем уж нас там кормили - я сейчас, понятно, не помню. Только еда эта была, конечно, далеко не ресторанная. И по всей видимости, состояла преимущественно из полугнилых остатков овощей, спасённых из вонючих куч в ленинградских подвалах.
И тут, на фоне этой нищеты и голода, в городе открылись магазины под вывеской „Торгсин“. Крупнейший был в будущем ДЛТ. Этот многоэтажный торговый универмаг был завален сказочными яствами и товарами, надо полагать, иностранного производства. Тут было и сливочное масло, и крупчатка - высший сорт пшеничной муки - и всех сортов колбасы: копчёные, варёные и Бог знает ещё какие, шоколад, конфеты, чулки - тогда в государственной продаже вообще никаких чулок не было. Поражаюсь, во что же женщины тогда одевались. И вся эта баснословная роскошь свободно продавалась на специальные „боны“, которые выдавались тут же при магазине в обмен на золото, бриллианты и другие драгоценности.
Продала и мама на жратву доставшиеся ей после смерти бабушки Юлии Ивановны золотые серьги...
Очередная пиявка на теле несчастного русского народа - „Торгсин“ высасывала последние соки. И потянулись россияне с остатками фамильных драгоценностей, прибережёнными и утаенными после всех конфискаций и узаконенных грабежей.
Нам и миру врали, что выручка шла на строительство социализма, который в те времена ещё считался первой фазой коммунизма. Позже „великий“ теоретик-марксист Суслов додумался вставить ещё и промежуточное звено - „развитой социализм“, поскольку дотянуть до коммунизма просто социализмом никак не удавалось. Куда же на самом деле утекала эта выручка - ей-Богу, не знаю.
Вечерами тётушки много читали вслух. Чтение было всякое: и специально для меня, и для взрослых. Тут и бабушка всегда с большим удовольствием слушала. Конечно, все эти чтения и разговоры шли на немецком языке, чистейшем немецком языке. Тётушки мои были необычайно увлечёнными романтическими натурами. Очень много читали!
Рос я в двуязычной семье, и учился говорить сразу на двух языках. Это возможно и очень полезно. И познавал я дома в совершенстве немецкий литературный язык и русский классический.
У тёток были высокие требования. Дома я не слышал никакой брани, никаких ругательств, никаких неприличных слов не произносилось.
Я приведу несколько примеров для того, чтобы прочувствовать нашу домашнюю языковую атмосферу.
Тётя Изабелла в первую мировую войну дежурила в качестве медсестры в госпиталях в Гавани. Как-то вечером она рассказывала:
- Дежурю я раз в ночную смену, сижу за своим столом. Проходит мимо меня в уборную один раненый. Только он оттуда вернулся, смотрю - опять туда идёт. Возвращается, я его спрашиваю:
- У тебя с желудком что случилось, или что?
- Да нет! Всё в порядке. Когда я первый раз в сортир пошёл, то поссать-то я поссал, а посрать-то позабыл!
И анекдот один попутно тётушка рассказывает:
Идёт по двору Степан и говорит Ивану: „Ты сегодня что, портки на левую сторону надел?“
А тот ему отвечает: „А ты как догадался - по шву?“
„Не по шву, а по говну!“
Это было самое высшее неприличие, которое я дома слышал от тёток.
Читали у нас и популярный семейный журнал „Гартенлаубе“ („Беседка в саду“), на манер которого была создана и русская „Нива“. У нас дома были выпуски этих изданий...
Когда в комнате загоралась настольная лампа с прозрачным зелёным абажуром и свет её вырывал из зеленоватого сумрака жёлтый круг паркета возле стола, для меня наступали долгожданные часы. Это было время, когда кончалась дневная работа и танте Изя, садясь за свой столик, за каким-нибудь рукоделием рассказывала мне сказки, пересказывала мне что-то из прочтённых книг, а иной раз просто читала мне вслух книжки, которые танте Миля приносила из библиотеки иностранных языков. Была такая в Ленинграде. Сколько же я их прослушал рассказов, книг! Дай бы Бог всем детям таких матерей, какими были мои тётушки!
Там в полумраке нашей маленькой комнатки на глухой окраине в Гавани в моём воображении, в моей пылкой мальчишеской фантазии вырастали новые миры, неведомые страны, тропические джунгли, горы и моря. Во время чтения или рассказа под рукой у тётушки всегда был атлас. И всё это разыскивалось и показывалось на карте. Не зря же у меня потом по географии были сплошные пятёрки! Хотя я её никогда и не учил.
Стивенсон и Фенимор Купер, „Хижина дяди Тома“ и „Том Сойер“, „Робинзон Крузо“ и „Гулливер“ - всё это я услышал впервые на немецком языке длинными зимними вечерами в далёкой Гавани в маленькой комнатке, погруженной в зеленоватый полумрак.
Тут я, махонький мальчуган, которому не было ещё и шести лет, впервые на немецком языке услышал о Фритьофе Нансене, великом норвежце. Я сопровождал его на лыжах в Гренландию, плыл с ним на „Фраме“ по северным морям и вместе с Иогансеном мы пытались пробраться пешком на полюс.
Сперва это были просто пересказы, доступные шести-семилетнему мальчугану, потом удивительная книга с поэтическим названием „Durch Nacht und Eis“ („Сквозь ночь и льды“ - в русском переводе „„Фрам“ в полярном море“), и книга со столь же поэтическим посвящением: „Той, которая дала имя кораблю и имела мужество ждать“ („Фрам“ - по-норвежски „вперёд“).
На всю жизнь сохранил я величайшее уважение к этому человеку - атлету, спортсмену, отважному полярнику, учёному с душой поэта, гуманисту и общественному деятелю.
И всё в этой далёкой Гавани в маленькой комнатке, погруженной в зеленоватый полумрак тонкого фарфорового абажура настольной лампы.
Пора, пожалуй, и расшифровать это странное название „Гавань“. А то уж можно подумать, что это какой-то порт наподобие амстердамского или ливерпульского с кораблями причалов, матросами и моряцкими кабачками. Ничего подобного! Всё это связано с послереволюционной страстью к переименованиям! Порой совершенно бессмысленными и ничем не вызванными. До революции этот район города - западная оконечность Васильевского острова, прилегающая к морю, точнее к Финскому заливу, именовался Галерная Гавань.
Это было вполне историческое и доступное широкому кругу название. Все прекрасно знали, что никаких галер давно не существует, а значит, и название само по себе скорей символическое. И в действительности давно уже никакой гавани там не существует со времён Петра Великого. Остался небольшой замкнутый бассейн с выходом на залив, где некогда, 250 лет тому назад, стояли Петровские галеры.
И в названиях улиц сохранились отзвуки тех далёких времён: Гаванская улица, Шкиперский проток, Весельная улица (мальчишкой я думал, что это название происходит от „веселья“, а не от „весла“, как на самом деле) и Симанская - был в те времена адмирал русского флота Симанский, но и его посчитали несущественной фигурой в русской истории, улицу переименовали в улицу Шевченко, как мне кажется, совершенно с бухты-барахты. Значительно позже название Гавань стало приводить даже к недоразумениям. Помню, раз в трамвае мне задают вопрос:
- Далеко ли до Гавани?
- Так ведь мы уже в Гавани! - отвечаю я.
- Так какая же это гавань - ни причалов, ни кораблей!?
А по поводу Гаванской улицы - мне приходилось слышать, как приезжие называют её Гаваннской: были в моде тогда Куба и Фидель Кастро. Вот к чему приводят глупые переименования!
А мне продолжали читать про Америку и Африку, Индию и Австралию. Я пересекал моря и океаны, а чуть позже познакомился с произведениями Гюго („Отверженные“ я прочёл уже в четвёртом классе), в подлиннике прослушал романы Рудольфа Херцога, Марлит, Хофмана, Гангхофера, Келлермана, Зудермана, Штраца, многие из которых сейчас уже нигде не найдёшь, не прочтёшь и не увидишь.
Книги этих популярных немецких писателей конца 19 и начала 20 века сейчас не печатаются и не переводятся из чисто идейных соображений. Но ведь не только книги и их содержание заполняли наши тихие вечера. Много прослушал я рассказов о наших далёких и близких предках, о дедушках и бабушках, рассматривал их фотографии в старом семейном альбоме с изумительно красивыми мощными обложками и великолепной отделкой.
(Детская память сохранила немало подробностей и деталей, которые я уже не раз записывал по разным поводам и в разные времена. Анализировал в более поздние времена, сопоставлял и сравнивал.
В январе 2001 года, т.е. более чем через семьдесят лет, я получил из Рыбинского архива выписки из старинных церковных книг, и многое из записанного в этом томе переделывать мне не пришлось.)
В 1931 году бабушка внезапно серьёзно заболела. Слегла в постель и больше уже не поднялась. Приходил к нам знакомый фельдшер, Герулис. Чем-то он её лечил. Потом началась гангрена парализованной ноги. Бабушка потеряла сознание и через несколько дней умерла. Было ей что-то за 80 лет, восемьдесят один, если не изменяет память. Я припоминаю последние минуты её жизни. Помню безжизненно обмякшее неподвижное тело, склонённую набок голову на подушке и резкое ритмичное дыхание, словно уже не человек, а машина какая-то однообразно и трудно качала воздух.
- Сердце у неё богатырское, - покачивая головой, многозначительно заявлял Герулис, - если бы не сердце...
Молча сидели сёстры Эмилия и Изабелла возле умирающей матери, и только свистящий звук размеренного дыхания нарушал тишину. И вдруг этот многочасовой ритм надломился. Наступила пауза, потом ещё одна, и в комнате воцарилась тишина...
Бабушки не стало... Вскоре все, оставив бабушку в постели, пошли на кухню.
А потом что-то понадобилось в комнате, и я пошёл туда один. Везде уже горел свет. Дело было вечером. Дверь из кухни выходила в большую комнату, а бабушка лежала пока рядом, в маленькой. Из маленькой комнаты в большую было две двери, и обе - открыты. С замирающим сердцем я прошёл мимо первой открытой двери в конец комнаты, взял что-то со стола, зачем меня послали, и торопливо, косясь теперь уже на вторую дверь бабушкиной комнаты, повернул назад. В этот момент свет в маленькой комнате погас. Описать моё состояние в тот миг не так уж просто. Да я и не уверен, чтобы и взрослый спокойно отнёсся в такой обстановке к этому.
Я закричал нечеловеческим голосом и бросился на кухню. Когда я пробегал возле второй двери, свет в бабушкиной комнате снова загорелся. Больше ничего не помню... Я стал приходить в себя уже в кухне в руках моих тётушек. Кончилось всё-таки тем, что они привели меня обратно в комнату и убедили в том, что свет мелькал у бабушки потому, что плохо был включён выключатель, просто он был не в порядке.
Похоронили бабушку на Лютеранском Смоленском кладбище рядом с дочерью Алидой. Она всё не хотела бросить мать, и вот теперь мама снова была рядом...
Долго ещё, до самой блокады, ходили мы на эти две могилки. После войны их не стало... Да мы и позабыли это место.
Комментарии:
Стало 16-й главой первой части „Жизни на полустанке“ и было опубликовано:
- в журнале «Литературный европеец» № 64, 2003 г., Франкфурт-на-Майне;
- в альманахе „Литературные страницы“ Литературного общества немцев из России, Бонн,, 2006 г., ISBN 3-933673-41-0
Я очень хорошо помню свою бабушку Юлию Ивановну, которая жила с тётушками, седую сгорбленную, скромно и опрятно одетую милую старушку, сидящую целыми днями в уголочке кушетки, немощную и немую. Примерно в 1926 году её разбил паралич. С тех пор она не владела правой рукой и ногой и самостоятельно ничего делать не могла. В памяти моей, правда, сохранились достаточно туманные обрывки ещё более далёкого прошлого, когда бабушка ещё бегала по квартире, догоняя тётушку, державшую меня на руках, а бабушка делала вид, что хочет меня схватить. Я же, понимая, что это игра, заливался хохотом и кричал: „Баба, баба! Не будюсь!“ А теперь тётушки одевали, раздевали, кормили её и водили по квартире.
Большую часть времени бабушка теперь сидела в своём уголочке и дремала. Изредка приходила к нам в гости тётя Лина - Каролина Робертовна Юргенс - старшая неродная дочь бабушки. Ей тоже было тогда лет под шестьдесят. Только это была очень шустрая боевая старушка. Вот сидела она и рассказывала матери последние новости из жизни своей семьи, своих детей и о делах пошире. А ведь тогда было о чём порассказать.
Страна жила новой неведомой жизнью. Шла безжалостная и бескомпромиссная ломка старого, будь то люди, здания, традиции или обычаи. Появился новый календарь без привычных названий дней, без воскресений, Рождества, Пасхи и Троицы. Появились шести-и даже пятидневки. Согласно интернациональному гимну коммунистов новый мир строился на обломках уничтоженного старого. Якобы, всё шло по Марксу, хотя его никто не знал и не читал.
Издавались многотомные полные („неполные“, как потом выяснилось) сочинения В.И.Ленина, а потом И.В.Сталина. Тома эти выставлялись на показ в кабинетах у всех большевистских правителей даже незначительного ранга, хотя и в эти тома никто не заглядывал. Разве что в учебных заведениях для сдачи экзаменов. Тётя Каролина знать этого не могла да и вряд ли интересовалась.
Но рассказывала она о том, что творится в городе, о чём болтают в очередях, о начале коллективизации, о насильственной подписке на государственный заём - к сожалению, об этой форме ограбления народа сегодня мало кто помнит, а тем более знает - и об открытии „Торгсинов“...
И опять требуются пояснения. Современникам эти вещи совершенно неизвестны. „Торгсин“ расшифровывается как „торговый синдикат“, вряд ли даже в порядочной энциклопедии найдёшь. Это была очередная грандиозная грабительская махинация, целью которой являлось полное ограбление и без того уже нищего народа.
Начало принудительной коллективизации в стране привело к страшному голоду, сопровождавшемуся введением карточной системы на хлеб и основные продукты питания. Население было доведено до крайней точки истощения и нужды. На юге вымирали целые деревни и районы. Государственные учреждения Ленинграда посылали своих сотрудников на так называемую переборку овощей. Тётушка моя Эмилия не раз участвовала в этих мероприятиях, а сущность их заключалась в том, что приходилось перебирать сваленные в подвалах крупных жилых зданий и церквей после снятия урожая во вновь испечённых колхозах кучи гниющих овощей, практически, как она рассказывала, на ощупь вытаскивать из гниющей полужидкой массы то, что было ещё мало-мальски твёрдым. Эту полугнилую картошку потом направляли в столовки.
Мы, дети, получали какие-то карточки или входные талоны в нашу Василеостровскую фабрику-кухню, что на Косой линии. В определённое время приходили туда, каждый при входе получал алюминиевую ложку-пропуск, которую потом при выходе нужно было опять сдавать, по ней проходили на второй этаж и в большом зале обедали. Чем уж нас там кормили - я сейчас, понятно, не помню. Только еда эта была, конечно, далеко не ресторанная. И по всей видимости, состояла преимущественно из полугнилых остатков овощей, спасённых из вонючих куч в ленинградских подвалах.
И тут, на фоне этой нищеты и голода, в городе открылись магазины под вывеской „Торгсин“. Крупнейший был в будущем ДЛТ. Этот многоэтажный торговый универмаг был завален сказочными яствами и товарами, надо полагать, иностранного производства. Тут было и сливочное масло, и крупчатка - высший сорт пшеничной муки - и всех сортов колбасы: копчёные, варёные и Бог знает ещё какие, шоколад, конфеты, чулки - тогда в государственной продаже вообще никаких чулок не было. Поражаюсь, во что же женщины тогда одевались. И вся эта баснословная роскошь свободно продавалась на специальные „боны“, которые выдавались тут же при магазине в обмен на золото, бриллианты и другие драгоценности.
Продала и мама на жратву доставшиеся ей после смерти бабушки Юлии Ивановны золотые серьги...
Очередная пиявка на теле несчастного русского народа - „Торгсин“ высасывала последние соки. И потянулись россияне с остатками фамильных драгоценностей, прибережёнными и утаенными после всех конфискаций и узаконенных грабежей.
Нам и миру врали, что выручка шла на строительство социализма, который в те времена ещё считался первой фазой коммунизма. Позже „великий“ теоретик-марксист Суслов додумался вставить ещё и промежуточное звено - „развитой социализм“, поскольку дотянуть до коммунизма просто социализмом никак не удавалось. Куда же на самом деле утекала эта выручка - ей-Богу, не знаю.
Вечерами тётушки много читали вслух. Чтение было всякое: и специально для меня, и для взрослых. Тут и бабушка всегда с большим удовольствием слушала. Конечно, все эти чтения и разговоры шли на немецком языке, чистейшем немецком языке. Тётушки мои были необычайно увлечёнными романтическими натурами. Очень много читали!
Рос я в двуязычной семье, и учился говорить сразу на двух языках. Это возможно и очень полезно. И познавал я дома в совершенстве немецкий литературный язык и русский классический.
У тёток были высокие требования. Дома я не слышал никакой брани, никаких ругательств, никаких неприличных слов не произносилось.
Я приведу несколько примеров для того, чтобы прочувствовать нашу домашнюю языковую атмосферу.
Тётя Изабелла в первую мировую войну дежурила в качестве медсестры в госпиталях в Гавани. Как-то вечером она рассказывала:
- Дежурю я раз в ночную смену, сижу за своим столом. Проходит мимо меня в уборную один раненый. Только он оттуда вернулся, смотрю - опять туда идёт. Возвращается, я его спрашиваю:
- У тебя с желудком что случилось, или что?
- Да нет! Всё в порядке. Когда я первый раз в сортир пошёл, то поссать-то я поссал, а посрать-то позабыл!
И анекдот один попутно тётушка рассказывает:
Идёт по двору Степан и говорит Ивану: „Ты сегодня что, портки на левую сторону надел?“
А тот ему отвечает: „А ты как догадался - по шву?“
„Не по шву, а по говну!“
Это было самое высшее неприличие, которое я дома слышал от тёток.
Читали у нас и популярный семейный журнал „Гартенлаубе“ („Беседка в саду“), на манер которого была создана и русская „Нива“. У нас дома были выпуски этих изданий...
Когда в комнате загоралась настольная лампа с прозрачным зелёным абажуром и свет её вырывал из зеленоватого сумрака жёлтый круг паркета возле стола, для меня наступали долгожданные часы. Это было время, когда кончалась дневная работа и танте Изя, садясь за свой столик, за каким-нибудь рукоделием рассказывала мне сказки, пересказывала мне что-то из прочтённых книг, а иной раз просто читала мне вслух книжки, которые танте Миля приносила из библиотеки иностранных языков. Была такая в Ленинграде. Сколько же я их прослушал рассказов, книг! Дай бы Бог всем детям таких матерей, какими были мои тётушки!
Там в полумраке нашей маленькой комнатки на глухой окраине в Гавани в моём воображении, в моей пылкой мальчишеской фантазии вырастали новые миры, неведомые страны, тропические джунгли, горы и моря. Во время чтения или рассказа под рукой у тётушки всегда был атлас. И всё это разыскивалось и показывалось на карте. Не зря же у меня потом по географии были сплошные пятёрки! Хотя я её никогда и не учил.
Стивенсон и Фенимор Купер, „Хижина дяди Тома“ и „Том Сойер“, „Робинзон Крузо“ и „Гулливер“ - всё это я услышал впервые на немецком языке длинными зимними вечерами в далёкой Гавани в маленькой комнатке, погруженной в зеленоватый полумрак.
Тут я, махонький мальчуган, которому не было ещё и шести лет, впервые на немецком языке услышал о Фритьофе Нансене, великом норвежце. Я сопровождал его на лыжах в Гренландию, плыл с ним на „Фраме“ по северным морям и вместе с Иогансеном мы пытались пробраться пешком на полюс.
Сперва это были просто пересказы, доступные шести-семилетнему мальчугану, потом удивительная книга с поэтическим названием „Durch Nacht und Eis“ („Сквозь ночь и льды“ - в русском переводе „„Фрам“ в полярном море“), и книга со столь же поэтическим посвящением: „Той, которая дала имя кораблю и имела мужество ждать“ („Фрам“ - по-норвежски „вперёд“).
На всю жизнь сохранил я величайшее уважение к этому человеку - атлету, спортсмену, отважному полярнику, учёному с душой поэта, гуманисту и общественному деятелю.
И всё в этой далёкой Гавани в маленькой комнатке, погруженной в зеленоватый полумрак тонкого фарфорового абажура настольной лампы.
Пора, пожалуй, и расшифровать это странное название „Гавань“. А то уж можно подумать, что это какой-то порт наподобие амстердамского или ливерпульского с кораблями причалов, матросами и моряцкими кабачками. Ничего подобного! Всё это связано с послереволюционной страстью к переименованиям! Порой совершенно бессмысленными и ничем не вызванными. До революции этот район города - западная оконечность Васильевского острова, прилегающая к морю, точнее к Финскому заливу, именовался Галерная Гавань.
Это было вполне историческое и доступное широкому кругу название. Все прекрасно знали, что никаких галер давно не существует, а значит, и название само по себе скорей символическое. И в действительности давно уже никакой гавани там не существует со времён Петра Великого. Остался небольшой замкнутый бассейн с выходом на залив, где некогда, 250 лет тому назад, стояли Петровские галеры.
И в названиях улиц сохранились отзвуки тех далёких времён: Гаванская улица, Шкиперский проток, Весельная улица (мальчишкой я думал, что это название происходит от „веселья“, а не от „весла“, как на самом деле) и Симанская - был в те времена адмирал русского флота Симанский, но и его посчитали несущественной фигурой в русской истории, улицу переименовали в улицу Шевченко, как мне кажется, совершенно с бухты-барахты. Значительно позже название Гавань стало приводить даже к недоразумениям. Помню, раз в трамвае мне задают вопрос:
- Далеко ли до Гавани?
- Так ведь мы уже в Гавани! - отвечаю я.
- Так какая же это гавань - ни причалов, ни кораблей!?
А по поводу Гаванской улицы - мне приходилось слышать, как приезжие называют её Гаваннской: были в моде тогда Куба и Фидель Кастро. Вот к чему приводят глупые переименования!
А мне продолжали читать про Америку и Африку, Индию и Австралию. Я пересекал моря и океаны, а чуть позже познакомился с произведениями Гюго („Отверженные“ я прочёл уже в четвёртом классе), в подлиннике прослушал романы Рудольфа Херцога, Марлит, Хофмана, Гангхофера, Келлермана, Зудермана, Штраца, многие из которых сейчас уже нигде не найдёшь, не прочтёшь и не увидишь.
Книги этих популярных немецких писателей конца 19 и начала 20 века сейчас не печатаются и не переводятся из чисто идейных соображений. Но ведь не только книги и их содержание заполняли наши тихие вечера. Много прослушал я рассказов о наших далёких и близких предках, о дедушках и бабушках, рассматривал их фотографии в старом семейном альбоме с изумительно красивыми мощными обложками и великолепной отделкой.
(Детская память сохранила немало подробностей и деталей, которые я уже не раз записывал по разным поводам и в разные времена. Анализировал в более поздние времена, сопоставлял и сравнивал.
В январе 2001 года, т.е. более чем через семьдесят лет, я получил из Рыбинского архива выписки из старинных церковных книг, и многое из записанного в этом томе переделывать мне не пришлось.)
В 1931 году бабушка внезапно серьёзно заболела. Слегла в постель и больше уже не поднялась. Приходил к нам знакомый фельдшер, Герулис. Чем-то он её лечил. Потом началась гангрена парализованной ноги. Бабушка потеряла сознание и через несколько дней умерла. Было ей что-то за 80 лет, восемьдесят один, если не изменяет память. Я припоминаю последние минуты её жизни. Помню безжизненно обмякшее неподвижное тело, склонённую набок голову на подушке и резкое ритмичное дыхание, словно уже не человек, а машина какая-то однообразно и трудно качала воздух.
- Сердце у неё богатырское, - покачивая головой, многозначительно заявлял Герулис, - если бы не сердце...
Молча сидели сёстры Эмилия и Изабелла возле умирающей матери, и только свистящий звук размеренного дыхания нарушал тишину. И вдруг этот многочасовой ритм надломился. Наступила пауза, потом ещё одна, и в комнате воцарилась тишина...
Бабушки не стало... Вскоре все, оставив бабушку в постели, пошли на кухню.
А потом что-то понадобилось в комнате, и я пошёл туда один. Везде уже горел свет. Дело было вечером. Дверь из кухни выходила в большую комнату, а бабушка лежала пока рядом, в маленькой. Из маленькой комнаты в большую было две двери, и обе - открыты. С замирающим сердцем я прошёл мимо первой открытой двери в конец комнаты, взял что-то со стола, зачем меня послали, и торопливо, косясь теперь уже на вторую дверь бабушкиной комнаты, повернул назад. В этот момент свет в маленькой комнате погас. Описать моё состояние в тот миг не так уж просто. Да я и не уверен, чтобы и взрослый спокойно отнёсся в такой обстановке к этому.
Я закричал нечеловеческим голосом и бросился на кухню. Когда я пробегал возле второй двери, свет в бабушкиной комнате снова загорелся. Больше ничего не помню... Я стал приходить в себя уже в кухне в руках моих тётушек. Кончилось всё-таки тем, что они привели меня обратно в комнату и убедили в том, что свет мелькал у бабушки потому, что плохо был включён выключатель, просто он был не в порядке.
Похоронили бабушку на Лютеранском Смоленском кладбище рядом с дочерью Алидой. Она всё не хотела бросить мать, и вот теперь мама снова была рядом...
Долго ещё, до самой блокады, ходили мы на эти две могилки. После войны их не стало... Да мы и позабыли это место.
Комментарии:
Стало 16-й главой первой части „Жизни на полустанке“ и было опубликовано:
- в журнале «Литературный европеец» № 64, 2003 г., Франкфурт-на-Майне;
- в альманахе „Литературные страницы“ Литературного общества немцев из России, Бонн,, 2006 г., ISBN 3-933673-41-0
Интересуют:
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
-
Наталия
- Постоянный участник
- Сообщения: 6193
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 19:55
- Благодарил (а): 8072 раза
- Поблагодарили: 19813 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Публицистика
Мир праху твоему.
(Спасти и сохранить)
Размышления о Смоленском лютеранском кладбище в Петербурге
В раннем детстве в середине 1920-х я с родителями жил в Ленинграде на Железноводской улице. Через дорогу за забором располагалось кладбище, на котором были захоронены некоторые наши родственники. Я - немец, для ясности и сразу. В 1942 году, чудом оставшись в живых во время блокады, был выслан из города и прошёл путь, начертанный всем нам, российским немцам, чьи праотцы захоронены здесь на Смоленском кладбище. Одиннадцать моих родственников, кровных немцев, погибло в блокадном городе.
Вернуться в Ленинград после всего пережитого мне не удалось. Хотя я часто бывал там потом. Как-никак, потомственный петербуржский немец. Естественно, что гибель такого исторического памятника, каким является Смоленское лютеранское кладбище, производило на меня с каждым моим приездом всё более тягостное впечатление. Я ведь помню, каким оно было через несколько лет после революции.
Будучи пенсионером, после долгих и настойчивых попыток я смог вернуться в Ленинград, в смысле, "прописаться" в 1985,.а в 1989 г. получить комнату. К сожалению или к счастью, в 1991 я оставил мачеху-Родину и вернулся на родину предков в Тюрингию.
К сожалению потому, что я не завершил задуманную мною годы тому назад работу по кладбищу. А именно, его „инвентаризацию“, заключающуюся в том, что я в течение нескольких лет списал надписи с сохранившихся надгробий. Не списаны только те, что лежали «лицом» к земле. Мне самому перевернуть их было не под силу. Предполагалось перевернуть по окончании первого этапа. Естественно, я не мог зафиксировать всех блокадных захоронений, хотя это тоже история кладбища.
Однако, все захоронения периода 1941-45 гг. с фамилиями и именами явно нерусского происхождения мною списаны. Мне лично это важно не потому, что люди эти лучше или хуже других, я просто хотелось подчеркнуть, что блокада и война не разбирались ни в именах, ни в национальностях.
Преступления режима
Кто был захоронен на кладбище до 1907-11 гг. - достаточно подробно описал в 1912 г. В.И. Саитов в четырёхтомном „Петербургском некрополе“. Кто был захоронен позже - не знаю. А кто оставил след после себя - скажу. Если из Саитова вычесть меня, то получится, сколько уничтожили...
В этом плане можно говорить о любом кладбище. Боль Смоленского для меня совершенно иного характера. Это боль немцев России. Это уничтоженная культура. Это уничтоженный этнос. Это ещё одно из преступлений режима.
То, что мне удалось сделать, оказалось необычайно интересным! Одних негативов около двух тысяч. В 1998 году в Люнебурге вышел в свет наш с Эрикой Фогт двухтомник „Немцы Петербурга“ на немецком языке. Эпиграф в переводе звучит: „О чём мне поведали могильные камни...“. Всё практически считано с надгробий. Только в отдельных случаях, когда из скромности на могилах очень больших людей ничего о них не написано, мы позволяем сказать пару слов.
А вот того, что ряда надгробий, как, например, А. Бетанкура (1758-1824), известного инженера, основателя и директора Интитута инженеров железнодорожного транспорта и самого его захоронения на кладбище больше нет, - об этом не говорят. Искать их надо в Метро или иных общественных зданиях, куда они поступали из плановых поставок могильных камней как строительного материала с кладбища-каменоломни. Распиливали их на плитки. А надо об этом говорить! Громко говорить о варварстве. Кричать об этом надо бы...
Нет захоронения Бетанкура. Оно в Александро-Невской Лавре. Нет известного языковеда Фердинанда Видемана (1805-1887). О надгробиях я говорю, об их могилах... Не найдём мы основоположника отечественной хирургической ортопедии Романа Вредена (1867-1934); одного из зачинателей термохимии академика Германа Гесса (1802-1850); академика-метеоролога Б.П. Мультановского (1876-1938); профессора Петербургского университета, геолога А.А.Иностранцева (1843-1919) - мы не найдём этих могил...
А кстати, как бы Вы стали искать кого-нибудь? Ну, к примеру, не пытайтесь найти директора Зоологического музея зоолога Фёдора Фёдоровича Брандта. Такого на кладбище просто нет - есть он же Johann Friedrich Brandt (1802-1879). Даже сегодня у меня в списке числится десять Брандтов...
Пусть люди знают
Неплохо было бы заметить, что надгробие с могилы немецкого писателя, чья драма „Буря и натиск“ положила начало одноимённому литературному движению, генерал-лейтенанта и общественного деятеля Фридриха Максимилиана Клингера (1752-1831) украдено и поставлено на место дуэли А.С. Пушкина, великого русского поэта, которому денег не хватило на памятник. Спасибо нашим предкам! Так пусть же люди знают об этом!
А с чьей могилы утащили памятник на блокадное кладбище по соседству? Не с могилы ли директора Царскосельского Лицея Е.А.Энгельгарда (1775-1862)? Как-то даже неловко - это ведь блокадникам...
А люди ничего не знают. Им надо открывать глаза и говорить не только о тех, кто был захоронен на кладбище, но подходить к этому списку шире и без робости. Коли людям рты заткнули - надо помочь им рты раскрыть! Им тоже пора заговорить...
Полвека про немцев России говорить было не положено. За полвека про них основательно позабыли. А те, кто их знал, - погибли в большинстве в лагерях. Остальные повымерли. В конце 1980-х сорокалетние, которым я рассказывал про Республику Немцев Поволжья, часто разевали рты и пытались изобличить меня в грубом обмане: - Да что! Не могло быть такой республики...
Надо людям громко говорить про наших предков, про их вклад в развитие России. На надгробии скульптора Клодта в Александро-Невской Лавре исконная надпись с камня исчезла. Чётко по-русски - как и у Клингера! - написано: „Скульптор Пётр Карлович Клодт, 1805-1867“. Ни барона, никаких признаков немецкого происхождения - надпись русская. В нашей семье рядовых немцев до войны 1941 года дома говорили по-немецки! Немцы свой язык и культуру сохраняли до последней возможности.
Да что говорить об эпохе Клодта! Он тоже был захоронен на Смоленском. И мама его там - General Majorin Baronin Elisabeth Aurora CLODT von Jurgensburg... И Клингер был Friedrich Maximilian, а не „Максимилианович“, как сказано на сегодняшнем его надгробии, поставленном на месте украденного для Пушкина обелиска, - пусть не врут...
И у Энгельгардта вместо украденного памятника стоит новый. Пенсионер один на свои сбережения установил. И об этом бы надо писать...
А почему только немцы? На кладбище сегодня более ста англо-язычных эпитафий. Французских сто с лишним. Около двадцати итальянских захоронений. Польских более двадцати пяти. А какие фамилии! Это уже в русском написании: Тржецяк, Бржозовская, Кербедз, Пацкиевич, Грабчиньски - где они сейчас, эти польские фамилии? В Катынских лесах? Где польская мазурка и гусары? Их тоже сгноили в лагерях ГУЛАГа...
Прислушайтесь только к фамилиям: Берд. Нет! Я не хочу русских «переводов». Извольте-ка почитать в подлиннике - пора и у россиян вводить утраченную былую культуру - Baird (основатель сталилитейных заводов на Пряжке; металлоконструкции завода Baird'а несут на себе купол Исаакия и продолжают сегодня служить людям во многих зданиях и сооружениях города), Bowery, Buckhall, Cattley, Carr, Dunkan, Eskrigge, Hamilton (адмирал), Isherwood, Moberly, Pritschard, South, Taylor, Thornton (вспомните прядильные фабрики Торнтона на Неве - Невскую мануфактуру!), Steveny, Simpson (известный петербургский врач), Porter (крупный известный путешественник), Wylie (лейб-медик и известный хирург), Wishoy, Willson и другие...
Кто они? Вы знаете их? Слышали о них? Я многое узнал только из эпитафий на надгробиях. А они строили Россию! Где они сейчас? Где их потомки?
Сколько имён! И каких имён! И имена эти останутся - останутся в истории, их не забудут - их нельзя забыть... Забыты будут те, которые строили себе памятники при жизни...
А Жерве, Рено, Мадерни, Медичи, Лукини, Брюн (огромная семья генералов и военных), Нобель, Дальтон... Во втором томе нашей книги перечислено более четырёх с половиной тысяч усопших...
Решили новый мир строить без них... И достроились... Оглянитесь вокруг!
Начните хоть рассказывать что-нибудь о тех, кто строил Россию много лет назад.
Слетает жёлтый лист...
Ковром кленовым
обломки застилая скорбных плит.
Мир праху твоему!
Помянем добрым словом
безвестных тех,
чей путь с Россией слит.
Слетает жёлтый лист...
С тоскою безысходной
в убранстве золотом
разбитый женский лик...
О, Господи прости!
Здесь у могил безродных
мой дух смиренно
в покаяньи сник...
Комментарии:
Опубликовано
- в журнале „Литературный европеец“, Франкфурт-на-Майне, № 61,
март 2003 г.;
- в газете „Контакт-Шанс“, Кёльн, № 25, 2005 г.
Мир праху твоему.
(Спасти и сохранить)
Размышления о Смоленском лютеранском кладбище в Петербурге
В раннем детстве в середине 1920-х я с родителями жил в Ленинграде на Железноводской улице. Через дорогу за забором располагалось кладбище, на котором были захоронены некоторые наши родственники. Я - немец, для ясности и сразу. В 1942 году, чудом оставшись в живых во время блокады, был выслан из города и прошёл путь, начертанный всем нам, российским немцам, чьи праотцы захоронены здесь на Смоленском кладбище. Одиннадцать моих родственников, кровных немцев, погибло в блокадном городе.
Вернуться в Ленинград после всего пережитого мне не удалось. Хотя я часто бывал там потом. Как-никак, потомственный петербуржский немец. Естественно, что гибель такого исторического памятника, каким является Смоленское лютеранское кладбище, производило на меня с каждым моим приездом всё более тягостное впечатление. Я ведь помню, каким оно было через несколько лет после революции.
Будучи пенсионером, после долгих и настойчивых попыток я смог вернуться в Ленинград, в смысле, "прописаться" в 1985,.а в 1989 г. получить комнату. К сожалению или к счастью, в 1991 я оставил мачеху-Родину и вернулся на родину предков в Тюрингию.
К сожалению потому, что я не завершил задуманную мною годы тому назад работу по кладбищу. А именно, его „инвентаризацию“, заключающуюся в том, что я в течение нескольких лет списал надписи с сохранившихся надгробий. Не списаны только те, что лежали «лицом» к земле. Мне самому перевернуть их было не под силу. Предполагалось перевернуть по окончании первого этапа. Естественно, я не мог зафиксировать всех блокадных захоронений, хотя это тоже история кладбища.
Однако, все захоронения периода 1941-45 гг. с фамилиями и именами явно нерусского происхождения мною списаны. Мне лично это важно не потому, что люди эти лучше или хуже других, я просто хотелось подчеркнуть, что блокада и война не разбирались ни в именах, ни в национальностях.
Преступления режима
Кто был захоронен на кладбище до 1907-11 гг. - достаточно подробно описал в 1912 г. В.И. Саитов в четырёхтомном „Петербургском некрополе“. Кто был захоронен позже - не знаю. А кто оставил след после себя - скажу. Если из Саитова вычесть меня, то получится, сколько уничтожили...
В этом плане можно говорить о любом кладбище. Боль Смоленского для меня совершенно иного характера. Это боль немцев России. Это уничтоженная культура. Это уничтоженный этнос. Это ещё одно из преступлений режима.
То, что мне удалось сделать, оказалось необычайно интересным! Одних негативов около двух тысяч. В 1998 году в Люнебурге вышел в свет наш с Эрикой Фогт двухтомник „Немцы Петербурга“ на немецком языке. Эпиграф в переводе звучит: „О чём мне поведали могильные камни...“. Всё практически считано с надгробий. Только в отдельных случаях, когда из скромности на могилах очень больших людей ничего о них не написано, мы позволяем сказать пару слов.
А вот того, что ряда надгробий, как, например, А. Бетанкура (1758-1824), известного инженера, основателя и директора Интитута инженеров железнодорожного транспорта и самого его захоронения на кладбище больше нет, - об этом не говорят. Искать их надо в Метро или иных общественных зданиях, куда они поступали из плановых поставок могильных камней как строительного материала с кладбища-каменоломни. Распиливали их на плитки. А надо об этом говорить! Громко говорить о варварстве. Кричать об этом надо бы...
Нет захоронения Бетанкура. Оно в Александро-Невской Лавре. Нет известного языковеда Фердинанда Видемана (1805-1887). О надгробиях я говорю, об их могилах... Не найдём мы основоположника отечественной хирургической ортопедии Романа Вредена (1867-1934); одного из зачинателей термохимии академика Германа Гесса (1802-1850); академика-метеоролога Б.П. Мультановского (1876-1938); профессора Петербургского университета, геолога А.А.Иностранцева (1843-1919) - мы не найдём этих могил...
А кстати, как бы Вы стали искать кого-нибудь? Ну, к примеру, не пытайтесь найти директора Зоологического музея зоолога Фёдора Фёдоровича Брандта. Такого на кладбище просто нет - есть он же Johann Friedrich Brandt (1802-1879). Даже сегодня у меня в списке числится десять Брандтов...
Пусть люди знают
Неплохо было бы заметить, что надгробие с могилы немецкого писателя, чья драма „Буря и натиск“ положила начало одноимённому литературному движению, генерал-лейтенанта и общественного деятеля Фридриха Максимилиана Клингера (1752-1831) украдено и поставлено на место дуэли А.С. Пушкина, великого русского поэта, которому денег не хватило на памятник. Спасибо нашим предкам! Так пусть же люди знают об этом!
А с чьей могилы утащили памятник на блокадное кладбище по соседству? Не с могилы ли директора Царскосельского Лицея Е.А.Энгельгарда (1775-1862)? Как-то даже неловко - это ведь блокадникам...
А люди ничего не знают. Им надо открывать глаза и говорить не только о тех, кто был захоронен на кладбище, но подходить к этому списку шире и без робости. Коли людям рты заткнули - надо помочь им рты раскрыть! Им тоже пора заговорить...
Полвека про немцев России говорить было не положено. За полвека про них основательно позабыли. А те, кто их знал, - погибли в большинстве в лагерях. Остальные повымерли. В конце 1980-х сорокалетние, которым я рассказывал про Республику Немцев Поволжья, часто разевали рты и пытались изобличить меня в грубом обмане: - Да что! Не могло быть такой республики...
Надо людям громко говорить про наших предков, про их вклад в развитие России. На надгробии скульптора Клодта в Александро-Невской Лавре исконная надпись с камня исчезла. Чётко по-русски - как и у Клингера! - написано: „Скульптор Пётр Карлович Клодт, 1805-1867“. Ни барона, никаких признаков немецкого происхождения - надпись русская. В нашей семье рядовых немцев до войны 1941 года дома говорили по-немецки! Немцы свой язык и культуру сохраняли до последней возможности.
Да что говорить об эпохе Клодта! Он тоже был захоронен на Смоленском. И мама его там - General Majorin Baronin Elisabeth Aurora CLODT von Jurgensburg... И Клингер был Friedrich Maximilian, а не „Максимилианович“, как сказано на сегодняшнем его надгробии, поставленном на месте украденного для Пушкина обелиска, - пусть не врут...
И у Энгельгардта вместо украденного памятника стоит новый. Пенсионер один на свои сбережения установил. И об этом бы надо писать...
А почему только немцы? На кладбище сегодня более ста англо-язычных эпитафий. Французских сто с лишним. Около двадцати итальянских захоронений. Польских более двадцати пяти. А какие фамилии! Это уже в русском написании: Тржецяк, Бржозовская, Кербедз, Пацкиевич, Грабчиньски - где они сейчас, эти польские фамилии? В Катынских лесах? Где польская мазурка и гусары? Их тоже сгноили в лагерях ГУЛАГа...
Прислушайтесь только к фамилиям: Берд. Нет! Я не хочу русских «переводов». Извольте-ка почитать в подлиннике - пора и у россиян вводить утраченную былую культуру - Baird (основатель сталилитейных заводов на Пряжке; металлоконструкции завода Baird'а несут на себе купол Исаакия и продолжают сегодня служить людям во многих зданиях и сооружениях города), Bowery, Buckhall, Cattley, Carr, Dunkan, Eskrigge, Hamilton (адмирал), Isherwood, Moberly, Pritschard, South, Taylor, Thornton (вспомните прядильные фабрики Торнтона на Неве - Невскую мануфактуру!), Steveny, Simpson (известный петербургский врач), Porter (крупный известный путешественник), Wylie (лейб-медик и известный хирург), Wishoy, Willson и другие...
Кто они? Вы знаете их? Слышали о них? Я многое узнал только из эпитафий на надгробиях. А они строили Россию! Где они сейчас? Где их потомки?
Сколько имён! И каких имён! И имена эти останутся - останутся в истории, их не забудут - их нельзя забыть... Забыты будут те, которые строили себе памятники при жизни...
А Жерве, Рено, Мадерни, Медичи, Лукини, Брюн (огромная семья генералов и военных), Нобель, Дальтон... Во втором томе нашей книги перечислено более четырёх с половиной тысяч усопших...
Решили новый мир строить без них... И достроились... Оглянитесь вокруг!
Начните хоть рассказывать что-нибудь о тех, кто строил Россию много лет назад.
Слетает жёлтый лист...
Ковром кленовым
обломки застилая скорбных плит.
Мир праху твоему!
Помянем добрым словом
безвестных тех,
чей путь с Россией слит.
Слетает жёлтый лист...
С тоскою безысходной
в убранстве золотом
разбитый женский лик...
О, Господи прости!
Здесь у могил безродных
мой дух смиренно
в покаяньи сник...
Комментарии:
Опубликовано
- в журнале „Литературный европеец“, Франкфурт-на-Майне, № 61,
март 2003 г.;
- в газете „Контакт-Шанс“, Кёльн, № 25, 2005 г.
Интересуют:
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
-
Ohl
- Постоянный участник
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 20:51
- Благодарил (а): 1016 раз
- Поблагодарили: 1546 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Спасибо Наталия! Стихотворение "Рюкзак" одно из стихотворений, которое я перечитываю очень много раз. Оно очень простое по написанию и очень глубокое по смыслу, понять в полной мере его могут только Российские немцы.
8 последних строк (я уже писал где-то на форуме) обращены именно к нам - детям, внукам, правнукам, тем, кто старается, чтобы сохранить всё, что относится к Российским немцам, а более того, раскопать, узнать что-то новое и передать всё это будущему поколению........
А если сила есть в руках,
И духом ты герой,
Поройся в наших рюкзаках
И тайны их раскрой!
Пусть люди знают, что и как,
Не зря же я тащил рюкзак,
И сотни тех, чей скорбный путь
Вдруг оборвался где-нибудь...
8 последних строк (я уже писал где-то на форуме) обращены именно к нам - детям, внукам, правнукам, тем, кто старается, чтобы сохранить всё, что относится к Российским немцам, а более того, раскопать, узнать что-то новое и передать всё это будущему поколению........
А если сила есть в руках,
И духом ты герой,
Поройся в наших рюкзаках
И тайны их раскрой!
Пусть люди знают, что и как,
Не зря же я тащил рюкзак,
И сотни тех, чей скорбный путь
Вдруг оборвался где-нибудь...
Интересует фамилия Ohl
из Katharinental(Ямское)
из Neu-Straub (Новая Скатовка)
из Katharinental(Ямское)
из Neu-Straub (Новая Скатовка)
-
Ohl
- Постоянный участник
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 20:51
- Благодарил (а): 1016 раз
- Поблагодарили: 1546 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
... Сам Роберт Адольфович Лейнонен родился 1 августа 1921 года в Петрограде. В 1939 году был зачислен на один из факультетов Ленинградского государственного университета. Участник советско-финской, а позже (до февраля 1941 года) и Второй мировой войн. Чудом выжил в блокадные дни, потеряв почти всех родных и близких.
„Отец умер на улице. Труп соседи занесли в нашу комнату, в которой к тому времени уже никто не жил - при очередной бомбёжке разбило стёкла. Там труп отца пролежал с полмесяца, пока его не забрали... Повестка о выселении из Ленинграда пришла уже после его смерти. Такие же повестки получили труп моей матери Элеоноры Робертовны, урождённой Форстман, и труп брата Бруно, которому не успело исполниться и восемнадцати лет. Это был случай особый: посмертно репрессированные“.
Позже эти трагические события вылились на бумагу пронзительными строками – поэтическими свидетельствами одного из участников – циклом стихотворений о блокаде Ленинграда, который на сегодня широко известен. Есть в нём и такие строки:
Труп скрюченный отца,
лежащий под столом
В замёрзшей комнате
с растерзанным окном.
Повестка на столе - скупой листок:
„Оставить город...“ -
и проставлен срок.
Предельно ясно, коротко и чинно -
Он - Лейнонен Адольф,
сын Акселя - был финном.
Отец уже ушёл, он на другом вокзале!
Повестка ни к чему –
вы с нею опоздали...
Спи, папа, - не читай бумажку эту!
Я принял от тебя
наследства эстафету...
„Отец умер на улице. Труп соседи занесли в нашу комнату, в которой к тому времени уже никто не жил - при очередной бомбёжке разбило стёкла. Там труп отца пролежал с полмесяца, пока его не забрали... Повестка о выселении из Ленинграда пришла уже после его смерти. Такие же повестки получили труп моей матери Элеоноры Робертовны, урождённой Форстман, и труп брата Бруно, которому не успело исполниться и восемнадцати лет. Это был случай особый: посмертно репрессированные“.
Позже эти трагические события вылились на бумагу пронзительными строками – поэтическими свидетельствами одного из участников – циклом стихотворений о блокаде Ленинграда, который на сегодня широко известен. Есть в нём и такие строки:
Труп скрюченный отца,
лежащий под столом
В замёрзшей комнате
с растерзанным окном.
Повестка на столе - скупой листок:
„Оставить город...“ -
и проставлен срок.
Предельно ясно, коротко и чинно -
Он - Лейнонен Адольф,
сын Акселя - был финном.
Отец уже ушёл, он на другом вокзале!
Повестка ни к чему –
вы с нею опоздали...
Спи, папа, - не читай бумажку эту!
Я принял от тебя
наследства эстафету...
Интересует фамилия Ohl
из Katharinental(Ямское)
из Neu-Straub (Новая Скатовка)
из Katharinental(Ямское)
из Neu-Straub (Новая Скатовка)
-
игорь топоров
- Постоянный участник
- Сообщения: 1103
- Зарегистрирован: 20 фев 2011, 16:31
- Благодарил (а): 1530 раз
- Поблагодарили: 1938 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Заметил в рассказе Торгсин и то как Роберт Лейнонен его обьяснил-торговый синдикат,а я помню -мне рассказывал отец ,что до войны в 1935-1937 годах они жили в Тисульском районе ,где были рядом золотые прииски и чтобы обменивать у артельщиков золото на товары ,которых никогда не было в обычных магазинах ,тоже был Торгсин-но переводился он как сокращение от ТОРГовля С ИНостранцами.
-
Наталия
- Постоянный участник
- Сообщения: 6193
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 19:55
- Благодарил (а): 8072 раза
- Поблагодарили: 19813 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
niko
Спасибо Вам ОГРОМНОЕ за эту публикацию. Очень достойно написано автором этой статьи о Роберте Лейнонен. Так же талантливо, романтично и восторженно, каким является всё его творчество. Но его "Рюкзак" это поистине шедевр. В таком коротком стихотворении сказано самое главное, самое глубинное чувство, пережитое тысячами людей. И оно побуждает нас всех задуматься... о том, что такое жизнь, что такое человек и как надо беречь и первое, и второе. Беречь каждого.
Спасибо Вам ОГРОМНОЕ за эту публикацию. Очень достойно написано автором этой статьи о Роберте Лейнонен. Так же талантливо, романтично и восторженно, каким является всё его творчество. Но его "Рюкзак" это поистине шедевр. В таком коротком стихотворении сказано самое главное, самое глубинное чувство, пережитое тысячами людей. И оно побуждает нас всех задуматься... о том, что такое жизнь, что такое человек и как надо беречь и первое, и второе. Беречь каждого.
Интересуют:
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
-
Наталия
- Постоянный участник
- Сообщения: 6193
- Зарегистрирован: 07 янв 2011, 19:55
- Благодарил (а): 8072 раза
- Поблагодарили: 19813 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
1августа этого года Роберту Лейнонену исполнилось 90 лет.
http://leinonen.ucoz.com/blog/2008-07-07-4
http://leinonen.ucoz.com/publ/29-1-0-98
http://leinonen.ucoz.com/blog/2008-07-07-2
http://deutsche-allgemeine-zeitung.de/r ... w/1657/39/
http://leinonen.ucoz.com/blog/2008-07-07-4
http://leinonen.ucoz.com/publ/29-1-0-98
http://leinonen.ucoz.com/blog/2008-07-07-2
http://deutsche-allgemeine-zeitung.de/r ... w/1657/39/
Интересуют:
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
- Schmidt aus Susannental, Basel
- Oppermann(Obermann), Knippel aus Brockhausen, Sichelberg
- Sinner aus Schilling,Basel
- Ludwig aus Boregard
- Weinberg aus Bettinger
- Schadt aus Schilling
- Krümmel aus Kano,Basel,Zürich
- Hahn aus Glarus
-
RollW
- Постоянный участник
- Сообщения: 100
- Зарегистрирован: 08 янв 2011, 13:04
- Благодарил (а): 843 раза
- Поблагодарили: 192 раза
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Я имел счастье познакомиться с Робертом Лейноненом лично. Перед самым его отъездом в Германию он приезжал с супругой ко мне и моему другу. И благодаря Ирине Лейнонен многие из его произведений продолжают издаваться до сих пор.
Исправлено админом.
Исправлено админом.
-
niko
- Постоянный участник
- Сообщения: 233
- Зарегистрирован: 15 янв 2011, 20:09
- Благодарил (а): 108 раз
- Поблагодарили: 86 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
К 90-летнему юбилею художника и писателя Роберта Лейнонена (Deutsche Allgemeine Zeitung)
http://deutsche-allgemeine-zeitung.de/r ... w/1657/39/
Исправлено админом.
http://deutsche-allgemeine-zeitung.de/r ... w/1657/39/
Исправлено админом.
-
adlerkücken
- Постоянный участник
- Сообщения: 285
- Зарегистрирован: 09 янв 2011, 14:39
- Благодарил (а): 32 раза
- Поблагодарили: 318 раз
-
админ
- Администратор
- Сообщения: 4517
- Зарегистрирован: 25 дек 2010, 21:11
- Благодарил (а): 1939 раз
- Поблагодарили: 50562 раза
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
"1 августа 2011 года исполнилось 90 лет со дня рождения русского и немецкого писателя, поэта, журналиста, публициста, художника, бывшего трудармейца Роберта Лейнонена!"
(Выделено жирным шрифтом мною. - А.Ш.)
Даже информационный портал российских немцев "RusDeutsch" позволяет себе такие неточности в отношении российских немцев, называя их "русскими". Что уж говорить за других!
(Выделено жирным шрифтом мною. - А.Ш.)
Даже информационный портал российских немцев "RusDeutsch" позволяет себе такие неточности в отношении российских немцев, называя их "русскими". Что уж говорить за других!
Админ
-
niko
- Постоянный участник
- Сообщения: 233
- Зарегистрирован: 15 янв 2011, 20:09
- Благодарил (а): 108 раз
- Поблагодарили: 86 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Вот здесь,
http://www.lauscha.de/files/lauschaer_zeitung_07-11.pdf
на странице 5, газета города Лауша, где проживает Роберт Лайнонен,
поздравляет своих граждан с днём рождения, в списке находится и Роберт Лайнонен.
http://www.lauscha.de/files/lauschaer_zeitung_07-11.pdf
на странице 5, газета города Лауша, где проживает Роберт Лайнонен,
поздравляет своих граждан с днём рождения, в списке находится и Роберт Лайнонен.
-
ИРЛ
- Любитель
- Сообщения: 9
- Зарегистрирован: 06 авг 2011, 11:17
- Благодарил (а): 210 раз
- Поблагодарили: 60 раз
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
1-го августа сего 2011 года мой муж Роберт Лейнонен отметил своё 90-летие. К этому был приурочен выход в свет сборника его стихов "Тебе писал я строки эти..." (избранная лирика) с иллюстрациями автора в издательстве BMV Verlag Robert Burau (город Лаге, Германия). 29-го июля издатель сам приехал в Лаушу, чтобы лично познакомиться с автором так понравившихся ему стихотворений. Вовремя было предупреждено радио города Эрфурт - приехали друзья Ольга и Геннадий Колмогоровы и взяли интервью - как у издателя, так и у автора. И вчера, 5-го августа, на радиоволне "Грюне велле" ("Зелёная волна") в Эрфурте звучало интервью с обоими Робертами - Лейноненым и Бурау. Фотографии встречи автора и издателя от 29-го июля сего года будут вот-вот выставлены на "нашем" сайте (я имею в виду сайт моего мужа) в разделе "Наши лица". Я, Ирина Лейнонен, жена Роберта Лейнонена, уже отписывала кое-кому о моём здравствующем муже - и не только вчера вечером, но уже как пару лет назад - ибо уже вставал тот же самый вопрос из Силламяэ, что и вчера... Кто хочет лично переписываться со мной - прошу оставлять на персональном сайте Роберта Лейнонена в книге отзывов краткий отзыв с указанием электронной почты, ибо я не сторонница выставления всех переписок на всеобщий обозрев и избегаю форумы. Очень бы хотелось связаться с Натальей из Калининграда - низкий поклон ей за то, что она так выставляет и пропагандирует произведения моего мужа, именно ради этого я наконец-то сегодня зарегистрировалась на этом сайте. Ирина Лейнонен
-
админ
- Администратор
- Сообщения: 4517
- Зарегистрирован: 25 дек 2010, 21:11
- Благодарил (а): 1939 раз
- Поблагодарили: 50562 раза
Re: Роберт Лейнонен - автор "Рюкзака"
Как говорится, информация из первых уст. Спасибо Ирине Лейнонен за то, что нашла время и возможность зарегистрироваться на нашем форуме и лично прояснить ситуацию. Пользуясь случаем, хочу поздравить её мужа, Роберта Лейнонен, с 90-летием от имени всего нашего форума. Здоровья Вам, Роберт, и долгих лет жизни!
Админ
